Александр Крашенинников - Слуга злодея
— Позволь, любезный друг, всякому, кто мимо хоромцев проходит, в окна заглядывать! — сказал Вертухин.
Калач уставился на него с укоризною.
— Да на что тебе, сударь, сие разрешение? Пускай заглядывают и никакого разрешения не надо.
— Спасибо, братец, — сказал Вертухин.
— Митька! — крикнул Калач на кухню. — Иди, черт корявый, утопчи снег у избы, дабы людишкам способно было в окна заглядывать.
— И что там такого презанимательного, в хоромцах? — спросил он. — Страсть как охота и мне взглянуть.
— О! — Вертухин поднял вверх указательный палец, взбадривая в Калаче нетерпение любопытства.
Из кухни выбрел заспанный лохматый отрок и, накинув на себя тряпье, должно быть, содранное с огородного пугала, прошел в сени.
— Утопчи, утопчи, — забубнил он, учиняя в сенях топотание, какое и сто леших произвести не могут. — Разве я мерин? Я не мерин, во мне весу только три пуда.
— Ну, сделай другие экзерциции, — предложил Калач.
— Какие ино? — спросил Митька, понимавший хозяина на всех заморских языках.
— Покатайся по снегу на спине, — сказал Калач. — Она у тебя костлявая, примнешь знатно.
И как весенняя лужа, улыбнулся Вертухину, двинув к его носу щипцы и щелкнув ими.
Вертухин, забыв о дворянской гордости и бесстрашии, поспешно ступил к дверям спиною вперед.
Прежде чем выйти, однако, остановился.
— Скажи, любезный друг, что это за слово — «ухантрахончить»? — спросил он. — Что оно означает?
— В русском языке его нету, — отвечал Калач внушительно и опять же с приятностью, будто медовухой его угостили. Отрадно ему было, что он человека знатного происхождения своей ученостью не только увлек, но даже запутал.
— Но в каком-нибудь же оно есть!
— В каком-нибудь должно быть, — сказал Калач. — Всенепременно!
— Да почему не сказать по-русски?
— А разве в русском языке есть сие слово?
— Нету!
— Вот видишь, сударь, — сказал Калач и до того умильно сощурил глаза, что одни только черточки от них остались, а рожа в кулебяку расплылась. — Как я могу сказать какое-нибудь слово по-русски, ежели его нет в русском языке?!
Вертухин был убит, хотя не до смерти, но все же крепко и не вышел, а просто выпал из дому на крыльцо. От сотрясения с крыши свалился ему на голову снежный ком в три пуда весом — словно Митька, черт корявый, на него упал да тут же белою пургою рассыпался. Вертухин выбрел на дорогу, будто вывалянный в перьях.
— Славно! — сказал он. — Славно ухо… контора…, — он выбил рукавицы о колени и нашел-таки слово Калача в русском языке, — ухо…контора…кончил!
— Теперь твое слово, Дементий Христофорович! — добавил он, поворачивая к хоромцам.
Глава тридцать пятая
Любимая тварь продана
Все на свете преходчиво и пременно, кроме охоты человеческой к зрелищам и бунтам. А против тяги к зрелищу бунта не устоит даже величайший пустынник, ежели вытащить его к людям да показать ему в минуту их роковую.
Знатнейшее дело найти безопасное место, откуда можно видеть все бездельства, обиды и беззакония, кои разбойники учиняют, и заворожено следить за этими драмами. Благословенна участь видеть ужасы, кои нас самих не касаются! Участи этой жаждут все — и знать и простолюдины.
Вертухин, вернувшись в хоромцы, принялся учить Кузьму и любимых тварей повадкам разбойников и бунтовщиков. Никто из них не осмелился спросить, зачем сие нужно. Михей, стоя на столе в позе военачальника, раскрыл было клюв, но Вертухин тут же отодвинул в сторону заслонку от печи. Михей фельдмаршальским шагом направился прочь, на другой конец стола.
Вертухин взял нож и подошел к Кузьме со зверским видом.
— Готовься к худшему, — сказал он.
— Нельзя ли покамест кого-нибудь другого? — Кузьма задрожал и оглянулся на Михея. — В данное время я не согласен.
— У другого будет своя участь, — сказал Вертухин и, взяв Кузьму за бороду, одним махом отхватил ее.
Кузьма отскочил, с ужасом глядя на барина. Борода у него торчала кочергою, вбок хвостом — как пошла рука Вертухина.
— Теперь подпоясывайся сим кушаком, — Вертухин бросил ему скатерть из крашенины. — Ты — Степан Разин. А это будет княжна, — он показал на Михея.
Кузьма вскрикнул от радости и опоясался скатертью, облитой пивом, заляпанной капустным и свекольным соком.
Вертухин внимательно оглядел его.
— Нет, — сказал он с отвращением, — ты не Степан Разин. Ты — повар, который резал рыбу, прижимая к животу. Да заодно отрезал себе бороду.
— Как же быть? — спросил Кузьма. — Страсть как охота бросить злодея в набежавшую волну.
— Злодея утопит он, — Вертухин показал на Рафаила. — Вон там, в кадке с водой. И тебя тоже, если не будешь повиноваться. План у нас такой. Ты, Кузьма, — донской казак. Рафаил — царь Алексей Михайлович. И он бросает эту разряженную ворону, — Вертухин показал на Михея, — в кадку…
— Верно, — сказал Кузьма. — Поелику все беды происходят от баб. Но мне сказывали, дело было не так.
— Ежели я сделаю, как было, мне под конец надо тебя повесить. Да еще, может, привязать к наличникам за окном, дабы каждую ночь в стекло стучался, яко казненный стрелец к царевне Софье. Просился погреться.
— Лучше сделаем не так, как было, — тотчас согласился Кузьма.
Михей внимательно слушал, что говорит Вертухин, но слова все были подлые, незнакомые ему. Он опять принял надменный вид и стал ходить по столу, сцепляя и расцепляя за спиной крылья.
— А ты, барин, какой жребий себе сообразил? — Кузьма прикрыл рукою подбородок, озябший без бороды. — Наблюдаю тебя, и дух мой сократился в тесные пределы. Переживаю. Не отрекись успокоить.
— У меня жребий один, — отрезал Вертухин. — Следить, дабы вы друг друга заранее не передушили в этом театральном позорище. Я берусь всегда за самые сложные дела.
И с этими словами покинул хоромцы, направляясь вдоль самой большой улицы села оповестить всех о предстоящем позорище.
Два часа спустя на убитом Митькой снегу начал собираться народ.
— Преизрядное поучение, единственное в Российской империи, простонародным, но ясным языком изложенное! — восклицал Вертухин, стоя на пригорке. — Играют актеры отменного дарования.
Селяне с дублеными лицами толпились у избы, заглядывая в окна, — во всем селе единственно у Калача они были забраны в стекло. Тут были староста Прохор Генералов, коему лень было стоять и он забрался на плечи сыну, выборный Яков Проглот, обеими руками держащий живот, куда успел залить полведра пива, крестьянин Исай Суровый с красными глазами на разбитом поленом рыле, бобыль Ерш с теленком на поводке, побирушка Семен Богатов с ковшичком и много еще других людишек.
