Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)
– Скажите: «Мой возлюбленный друг».
– О, мой друг…
– Возлюбленный, Роза, умоляю вас, возлюбленный, не правда ли? Скажите это!
– Возлюбленный, да, возлюбленный, – прошептала девушка, задыхаясь и пьянея от безумного счастья.
– Тогда, Роза, если вы сказали «возлюбленный», прибавьте «счастливый», ибо ни один человек на этой земле никогда не был так счастлив! Мне только одного еще не хватает, Роза.
– Чего же?
– Вашей щечки, вашей свежей, розовой, бархатистой щечки. О Роза, дайте мне ее, и уже не случайно, не невзначай, а по доброй воле, Роза! Ах!
Мольба узника прервалась на этом вздохе: его губы коснулись губ девушки, и никакие случайности и недоразумения здесь были ни при чем так же, как спустя столетие, когда по воле великого Руссо уста Сен-Пре слились с устами Юлии.
Роза убежала. А Корнелис застыл, прильнув лицом к решетке оконца и чувствуя на губах такой нездешний жар, будто их коснулась душа любимой. От счастья и восторга было трудно дышать. Он распахнул окно и долго с переполненным радостью сердцем созерцал лазурь безоблачного неба и луну, посеребрившую своим сиянием две реки, что текли за холмами, сливаясь в одну. Его легкие впивали чистый, благодатный воздух, разум заполнили отрадные мысли, душа трепетала от благоговения перед Создателем и восторженной благодарности.
Бедный больной исцелился, несчастный узник обрел свободу!
Часть ночи Корнелис провел, словно прикованный к дверной решетке, навострив уши, сведя свои пять чувств к одному, вернее, к двум: весь превратился в слух и зрение.
Смотрел он на небо, а вслушивался в звуки земли.
Потом, устремив взгляд в глубь темного коридора, говорил себе:
– Там Роза, она тоже, подобно мне, бодрствует, как я, ждет с минуты на минуту… Там, перед ее глазами, таинственный цветок, он живой, он приоткрыл свои лепестки, он расцветает, быть может, в этот самый миг Роза своими тонкими, теплыми пальчиками гладит стебель тюльпана. Касайся его бережней, Роза! А может, она сейчас трогает губами его раскрывшийся венчик. Осторожнее, Роза, у тебя такие горячие губы! Может быть, в это мгновение оба моих обожаемых существа ласкают друг друга под взглядом Творца…
Тут в южной части небосклона вспыхнула звезда, она пересекла все пространство небес от горизонта до крепости и упала, погаснув над Левештейном.
Корнелис вздрогнул.
– Ах, – прошептал он, – это Бог посылает душу моему цветку!
Догадка, казалось, была верной: почти тотчас узник услышал в коридоре шаги, легкие, словно у сильфиды, шелест платья, похожий на шорох ангельских крыльев, и такой родной голос окликнул его:
– Корнелис, мой друг, мой возлюбленный, мой счастливый друг, скорее!
Один прыжок – и он уже прильнул к оконному переплету. Снова его губы встретились с шепчущими что-то устами Розы, и тут он расслышал! Она, целуя его, бормотала:
– Расцвел! Он черный! Вот он!
– Как это «вот он»? – закричал Корнелис, прерывая лобзание.
– Да, ведь стоило пойти на маленький риск, чтобы принести большую радость. Вот, смотрите.
И она, одной рукой подняв до уровня окошка маленький потайной фонарь, который только что зажгла, другой поднесла волшебный цветок к решетке.
У Корнелиса вырвался крик, ему почудилось, что он теряет сознание.
– О! – забормотал он. – Боже, Боже мой! Вот оно, небесное воздаяние за мою невиновность, за мою неволю! Благодарю тебя, Создатель, эти два цветка у окна моей тюрьмы – твой дар!
– Поцелуйте его так же, как только что сделала я, – сказала Роза.
Корнелис задержал дыхание и чуть заметно коснулся губами цветочного лепестка. Никогда еще поцелуй женских уст, будь то даже уста Розы, не проникал в его сердце так глубоко, как это прикосновение.
Тюльпан был прекрасен, блистателен, роскошен, его стебель достигал более восемнадцати дюймов, он тянулся вверх из розетки четырех зеленых, гладких, прямых, словно острие копья, листьев, цветок же был абсолютно черным и блестел, будто выточенный из черного янтаря.
– Роза, – прохрипел Корнелис, почти запыхаясь, – Роза, больше нельзя терять ни минуты! Надо писать письмо.
– Оно уже написано, мой возлюбленный Корнелис, – сказала девушка.
– Правда?
– Пока тюльпан расцветал, я писала, так как не хотела, чтобы хоть одно мгновение было упущено. Вот письмо, и скажите мне, так ли оно написано.
Корнелис взял листок и стал читать, заметив мимоходом, что с тех пор как он получил от Розы маленькую записочку, его ученица добилась новых успехов в почерке и стиле:
«Господин председатель!
Черный тюльпан готов распуститься, возможно, минут через десять. Как только он расцветет, я снаряжу к вам посланца, чтобы просить вас собственной персоной посетить крепость Левештейн. Я дочь тюремщика Грифиуса, почти такая же пленница, как узники моего отца. Вот почему я не могу сама доставить вам это чудо и вынуждена умолять вас приехать лично.
Я хочу, чтобы его назвали «Rosa Barlænsis».
Он только что раскрылся, и он совершенно черный…
Приезжайте, господин председатель, приезжайте!
Имею честь быть вашей покорной слугой.
Роза Грифиус».
– Хорошо, дорогая Роза, отлично. Письмо составлено чудесно. Я бы не сумел написать это с такой простотой. На съезде цветоводов вы дадите все пояснения, каких от вас потребуют. Пусть узнают, как создавался тюльпан, скольких забот, бессонных ночей, страхов он нам стоил. Но сейчас, Роза, не теряйте ни одного мгновения. Посланец! Нужен посланец!
– Как зовут председателя?
– Дайте письмо, я напишу адрес. О, это персона весьма известная: господин ван Херисен, бургомистр Харлема… Ну же, Роза, давайте его сюда.
И Корнелис дрожащей рукой вывел на листке:
«Господину Петерсу ван Херисену, бургомистру и председателю Общества цветоводов Харлема».
– А теперь идите, Роза, не мешкайте, и положимся на милость Божию, которая до сей поры так хранила нас.
XXIII. Завистник
Этим бедным молодым людям сейчас и впрямь позарез нужно было покровительство Господне. Никогда еще беда не подступала к ним так близко, как в этот час, когда им казалось, что их счастье надежно.
Мы не сомневаемся в сообразительности нашего читателя настолько, чтобы допустить, что он не узнал в Якобе нашего давнишнего друга, точнее, недруга – Исаака Бокстеля.
Читатель уже, видимо, догадался, что Бокстель последовал из тюрьмы Бюйтенхофа в Левештейн за предметом своей любви и ненависти, иначе говоря, за черным тюльпаном и Корнелисом ван Берле.
Здесь зависть помогла ему если не открыть, то по меньшей мере заподозрить то, чего бы никогда не угадал ни один смертный, кроме тюльпановода, причем тюльпановода-завистника, а именно – существование дочерних луковиц и честолюбивые замыслы узника.
