Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий
Марина смотрела на небо, на облачко — облачко быстро скользило в сторону и вот уже исчезло за косяком окна — и молчала. Марина не то чтобы успокоилась, а как–то увяла: весь ход разговора между ними был сплошным кружением в каком–то заколдованном круге. И от такого кружения вокруг да около в конце концов всегда наступает опустошенность.
— Говорите, — вяло отозвалась Марина, пожав плечами, — Разве вы хотите сказать мне что–нибудь сверх того, о чем вы уже столько наговорили? У вас действительно есть какое–то конкретное дело ко мне?
— Да. Понимаете… — Вдруг Лия оборвала и заговорила снова не о том, с чем пришла, — о проблемах организации Союза молодежи, — а спросила неожиданно для самой себя, хотя этот вопрос и назревал уже в ней во время разговора: — Но перед тем не можете ли вы познакомить меня с вашим братом–авиатором? Ну, с дезертиром? — выдержала она озадаченный взгляд Марины.
Но Марина не успела ответить. Позади них, с порога, вдруг послышалось:
— Пожалуйста. Я здесь. Если вы хотите со мной познакомиться… Только не понимаю, почему…
Они вздрогнули обе. На пороге стоял Ростислав.
— Ростик! — вскрикнула Марина, в ее голосе прозвучал испуг.
7
Ростислав шагнул через порог:
— Вы так шумели здесь, что мне был слышен ваш разговор, и я считаю, что это… неделикатно… слушать, когда тебя не просят об этом. И решил предупредить вас о своем невольном присутствии. — Он протянул руку Лии. — Ростислав Драгомирецкий, поручик… бывший, — добавил он, криво улыбнувшись. — Дезертир, как вы сказали. Слушаю вас и в… в вашем распоряжении. — Уже без улыбки он смотрел Лии прямо в глаза.
Лия смутилась. Перед нею стоял юноша, стройный, красивый юноша с ясными, большими глазами. Взгляд его был грустный, но спокойный. Его молодое, но исхудавшее лицо обрамляла небольшая, совсем молоденькая бородка. Одет он был в синие штаны, небрежно заправленные в высокие сапоги, и парусиновую рубашку–косоворотку под поясок.
— Простите, — зарделась Лия, — так неожиданно… Я никак не ожидала. И я ворвалась к вам так непрошено, так внезапно… А вы скрываетесь…
— Ничего. Я понял, что сестра уже сказала вам, что я здесь. Мне непонятно только, почему это она решила сказать, ибо по вашему разговору я сужу, что вы никак не закадычные друзья: вы все время спорили и даже кричали друг на друга. — Ростислав снова усмехнулся. — А тема вашего спора и ваши взгляды, взгляды вас обеих, предупреждаю, мне абсолютно… чужды. Я понял, что вы — большевичка. К большевикам я отношусь с таким же бескомпромиссным осуждением, как и к… украинским настроениям моей сестры.
— Ах, Ростик! — вскрикнула Марина. Она была сердита, сердита на самое себя: и за то, что кричала, и за то, что проговорилась, и за то, как вела себя в споре, вообще — за все. Она просто ненавидела себя в эту минуту.
— Постой, Марина! — остановил ее брат. — Лучше, чтобы все было сказано сразу. Чтобы были, так сказать, точно определенные позиции. — И он снова обратился к Лии: — Не знаю, какое решение вы примете относительно моей личности — в смысле сохранения тайны о моем пребывании здесь, и просить вас ни о чем не буду: поступайте, как найдете необходимым. Хотя, насколько я представляю себе, большевики никогда не были доносчиками. Во всяком случае, — поднял он руку, останавливая Лию, которая порывалась что–то сказать, — хочу заранее облегчить ваше положение: сюда, на квартиру отца, я наведываюсь лишь изредка, так как не исключено, что мой родной братец, поручик Александр Драгомирецкий, может выдать меня. А скрываюсь я постоянно… оставь, Маринка! — остановил он Марину, которая хотела его прервать, — постоянно скрываюсь под Ворзелем, на бахче, пребывая там в роли… пугала против воробьев и сторожа от зарящихся на чужую собственность: арбузы и дыни, которыми снабжается ресторан Роотса на Крещатике. Вот и все! А теперь слово за вами, как говорит моя сестра Марина.
Какую–то минуту в столовой доктора Драгомирецкого царила тишина — слышно было лишь, как ритмично тикают большие часы на стене возле буфета.
Лия заговорила:
— Ростислав…
— Гервасиевич…
— Ростислав Гервасиевич! Вы стали… дезертиром, потому что вы — против войны…
— Допустим…
Лия говорила уже спокойно, уверенно — ведь не дискуссию начинала, а должна была высказать совершенно конкретное предложение. Марина отчужденно посматривала то на нее, то на брата.
— А вот пролетариат собирается воевать против войны… с оружием в руках.
Ростислав быстро взглянул на нее и посмотрел себе под ноги:
— Да? Ну и что же?
— Пролетариат уже вооружается. Против войны и против власти, которая хочет и дальше вести войну.
— Ну и что?
— Ибо эта власть ведет к гибели страну, патриотом которой вы являетесь.
— Вы так думаете? — Ростислав снова коротко посмотрел на Лию.
— Я уверена в этом. Мне говорил об этом… ваш напарник Королевич.
— Да? Кстати, он, бедняга, сидит в капонире?
— Да, в военно–дисциплинарной тюрьме. Ждет суда и… приговора. Приговор может быть только один: смерть.
Ростислав промолчал. Он смотрел себе под ноги.
— И он, как и все мы, большевики, согласен принять смерть, только бы установить в стране справедливую власть, которая будет против войны, против эксплуатации человека человеком, против всех тех, которые ведут отчество либо к гибели, либо в ярмо иностранных эксплуататоров.
Веки Ростислава вздрогнули, но он не поднял глаз.
— Многовато громких фраз и… многовато в них иностранных слов.
— Не важно, — сказала Лия. — Но это точные выражения. И вы их понимаете. Так вот: не согласитесь ли вы, офицер, хорошо знающий военную науку, послужить делу освобождения родины и установления в ней справедливого строя?
Ростислав поднял глаза. Во взгляде его было удивление, но и настороженность.
— Как это?
Пролетариат вооружается и тайком, хотя и не совсем тайком, a почти открыто, — я уверена, что ваша сестра может это вам подтвердить, — обучается военному делу, обращению с оружием и… ведению боя.
— Вы имеете в виду Красную гвардию?
— Хотя бы и Красную гвардию. Но не только ее: вооружается весь трудовой народ! Разве вы, как специалист военной науки, не могли бы стать… инструктором военного обучения?
Ростислав смотрел Лии прямо в глаза. И она не отвела взгляда.
— Имейте в виду, что и на бахче под Ворзелем, и тут, в квартире вашего отца и… брата, ваше пребывание небезопасно: облавы на дезертиров проводятся систематически. А мы бы…
— Кто это — мы?
— Большевики. Можем гарантировать совершенно безопасное пристанище.
