Александр Холин - Екклесиаст
Я кинулся к ней, как сойка влюблённая, ничего не соображая, да и не желая соображать в этот миг. Растерянный, удивлённый, потерянный, даже испуганный… да уж, чего только не приснится… Но ведь это же никакой не сон!!!
– Моё имя Инана, – повторила она механически, – пришедшая из храма порадовать сердце твоё.
– Девочка моя! Лапушка моя нежная! – воскликнул я и хотел было облапать «мою-мою», но вдруг заметил, что она какая-то не такая и совсем не моя!
Нет! Такая, как всегда, но в то же время полумёртвая, полуживая, смотрящая сквозь меня стеклянными глазами во что-то запредельное, зазеркальное, нездешнее. Да! Это было тело моей возлюбленной! Глядя на неё, я забывал всё на свете, словно чумная потеря сознания преследовала меня, но… но всё случилось когда-то и не в этой жизни, не здесь, и, может быть, даже не со мной. Потому что я, по сути, умер, и находился в гробу посредине церкви, дожидаясь отпевания там, в Арбатско-Иерусалимском подворье. И всё же сейчас не там я, а здесь! Только она совсем не та. Тут же вспомнилась египетская танцовщица, которая тоже как две капли воды походила на мою возлюбленную. Но та была не до такой степени похожа на…
– Моё имя Инана, приходящая из храма, порадовать сердце твоё. На своём священном ложе я готова сблизиться с тобой, – повторила она.
Нет, не она!
Даже голос – будто магнитофонная запись.
– Инана – это что, твоё здешнее прозвище?! – не преминул я поддеть свою любимую. – Или, как модно сейчас выражаться, погоняло?
Казалось, мою девушку, которую я знал, как свои пять пальцев, на любимом теле которой мог с закрытыми глазами найти губами все родинки, разнюхать все запахи тела, которые никак нельзя подделать – всё это заменили на что-то механическое, искусственное! Будто какой-то клон пытался предстать предо мной в виде моей любимой!
– Ну, блин! – выругался я. – Не было печали!
Так. Ладно. Что же делать? Стоп. Ведь я что-то должен ей ответить. Ага. Точно. Сабациус говорил. Как же там?..
– Я тот, которого Инана, царица неба и земли, выбрала в возлюбленные супруги, – выпалил я на одном дыхании.
Лицо моей Лапушки тут же ожило, глаза вполне осмысленно оглядели комнату свиданий, потом задержались на мне. Нет, правда! Даже не верилось как-то, но достаточно было взглянуть ей в глаза, чтобы понять – это действительно моя наречённая, моя ненаглядная. Ожившая! Сейчас она выглядела точно так же, когда мы ездили к ней на родину, в Тюмень. Собственно, в этот сибирский город я согласился поехать хотя бы потому, что Тюмень издревле считалась столицей нефтяников, но… но это всё было давно и не здесь, не в этом мире, а в каком-то забытом прошлом! И слова, и взгляды, и движения рук были тогда у моей любимой совсем не такие!
Видимо не бывает на свете одинаковых глаз, как не бывает одинаковых отпечатков пальцев. Стоит внимательно посмотреть в глаза, чтобы увидеть там собственное отражение. Можно даже увидеть отражение памяти, ведь она никогда не умирает. И увидишь, если это действительно глаза твоей любимой. Я заглянул в их глубину, как Нарцисс заглядывал в ручей и тот спросил меня:
– Ты так внимательно разглядываешь мои чистые струи, и, кажется, готов заглянуть на самое дно?
– Какое безумно красивоё моё отражение в твоей глубине, – тут же ответил я. – Просто налюбоваться невозможно! Ведь я ослепительно красив, не так ли?
– Странно, – ответила мне глубина девичьих глаз. – Странно, я никогда не замечала твоей красоты и думала, что, заглядывая мне в самую глубокую глубину, ты любуешься моей истинной красотой. Ведь я красива, не правда ли?
Вот что увидел я в её глазах! А моя нездешняя Лапушка так никогда не сказала бы! Здешняя наречённая подошла ко мне, ответно заглянула в мои растерянные глаза:
– Это ты? Я думала, ты мне снишься.
Длинная блузка или просто короткое платье из тончайшего шёлка скреплено было на плечах золотыми застёжками. Прямо как чёрный балахон Сабациуса! А, может, в его команде все так одеваются? На ногах моей возлюбленной красовались соломенные, но отороченные со всех сторон мехом диковинные тапочки, а не сандалии с длинными ремешками.
– Мне показалось, – повторила она, – это сон. Правда такие сны называют вещими, разве может быть такое?
– Ещё как может. Похоже, я и сам себе снюсь, – отметил я. – Снюсь вместе с тобой, между прочим. Остаётся разузнать, какими судьбами тебя в школу греческих гетерочек занесло? Никогда бы не подумал, что мне очередь к твоей постели занимать придётся. В полиандрию[59] можешь поиграть с кем-нибудь другим. Или многомужество сейчас входит в моду, муж мужем, а второй, третий и четвёртый нужен? Да пятый тоже не помешает.
Меня, признаться, куда-то понесло. И это вместо того, чтобы обрадоваться знаку судьбы – ведь недаром она свела нас! Господи! Что это у меня с губ мерзость срывается? Не напрасно же говорят, что язык твой – враг твой. Надо ж было ляпнуть такое. Настоящие кухонные разборки, приводящие к настоящему совейскому кухонному боксу. Признайся, неужели ты пришёл сюда ссориться из-за каких-то там личных неаппетитных проблем? Или решил свалить на девушку всю свою вину, ведь я сам согласился быть любовником Иштар! Никто, даже Сабациус меня не понуждал. Хотя…
– Что?! – зло прищурившись, тут же откликнулась она. – А на ком это ты жениться здесь собрался, когда уже давно моим женихом считаешься? Или просто считаешься? Или гарем собираешь? Я, может быть, и согласилась бы на твоё многожёнство, имей ты за душой хотя бы, на что жён содержать будешь, не говоря уже об остальном прочем. Ведь, если ты на мне женишься и появится ребёнок, то ему придётся ходить по вагонам метро и побираться, ведь так? А на твой писательский гонорар сейчас не проживёшь. Во всяком случае, в проданной и разграбленной России. Или я не права?
Она повернулась ко мне спиной и застыла будто, но обнажённые плечи под тонкой шёлковой блузкой обиженно подрагивали. Надо же, вспомнила нашу респектабельную нескладёху с деньгами, по которой проходит каждый второй россиянин. Только такие бытовые сцены одних разводят навсегда, других наоборот, сводят, и каждый старается помочь своей половине. Таких очень мало, но всё-таки ещё встречаются.
Неужели же судьба подготовила для каждого человека испытание в нашем необъятном и любимом болоте? Об этом думать пока не хотелось. Сон ведь! Тем более Пасхальный! Но, если мне всё так безумно по-настоящему снится, то почему эти испытания не проходят, не забываются, как та встреча с Екклесиастом на Дорогомиловской заставе?!
Может быть, мой сон не такой уж Пасхальный? И сон ли это? Разве могло со мной случиться то, что случилось? Ведь все путешествия по Зазеркалью и уговоры согласиться на роль Екклесиаста – есть нечто запредельное, ничуть не похожее на действительность. Да, не похожее. А так ли всё очень не похоже? Смотря, с какой стороны взглянуть, и под каким ракурсом.
