Александр Холин - Екклесиаст
С высоты народ, собравшийся в долине, казался термитным стадом, копошащимся где-то там, далеко, чужим и смешным. Надо же, точно стадо! Все ползали, шевелились, иногда останавливались, скучивались в кучки, глазели на нас и, видимо, разыгрывали меж собой малоазийскую «тотошку» или же перемывали кости каждому из четверых участников.
Три моих конкурента молились каждый на свой лад, а что мне, православному, делать? В этом царстве молятся совсем не тем богам и не так, как в православных царствах, здесь даже о христианстве, наверное, ещё не слыхали. Тут же я вспомнил напутствие своего гида, который в отличие от меня, такого хорошего, верного и православного, не забыл напомнить об обязательной молитве Богородице. Он молится неизвестно кому, то есть язычник, но помнит о моей обязательной молитве, а я, такой праведный, совсем забыл! Конечно же, наверху я ударил в гонг и прочитал тропарь Богородице. Ведь недаром говорится там: «… зриши мою беду, зриши мою скорбь, помози ми, яко немощну, окорми мя, яко странна…».
Это просьба к Богородице Одигитрии, чтобы научила дурака: что делать и как, потому что самому из этого зазеркального мира мне навряд ли удастся выбраться.
Но тут образ моей давнишней избранницы, моей нежной неженки, моей ненаглядной и единственной возник пред затуманенным взором. Причём, образ так ясно проступил на скальных кручах, обступивших монастырскую долину, что мне стало жутко.
Что ж это я? К кому в женихи ломлюсь, когда есть уже невеста?! Зачем лез сюда, козёл вонючий? Я ругал себя последними словами, но дело сделано. Всё же, как говорится в одной еврейской пословице: из каждого безвыходного положения есть, как минимум, два выхода. Эх, где наша не пропадала!
– Господи! Любовь – сильнее смерти! Да будет воля Твоя! – вот и вся молитва, получившаяся у меня.
Эту, сочинённую наспех молитву, я выкрикнул с таким апломбом, что копошащийся внизу народ услышал. Многие почему-то стали тыкать в мою сторону указующими перстами, мол, поглядите-ка! Почему же люди внизу показывают на меня пальцами?
И словно ответ откуда-то, в голове пронеслось: ВЫБОР! ЭТО ТВОЙ ВЫБОР!
Вдруг все восемь этажей ступенчатой башни, стоящей на вершине замкового утёса, вспыхнули ярким светом. Это тем более стало заметно, потому что день уже клонился к вечеру. Из последнего восьмого этажа в сторону в сторону фаллоской площади протянулась светящаяся дорожка. Эта дорожка всё сильнее проявлялась в сгущающихся сумерках, то есть на глазах материализовывалась, и – о Боже! – пробежала над головами празднующих прямо к моему каменному пьедесталу.
В том мире, где я до этого жил, мне такого подножия к памятнику только и не хватало!
– Да будет воля Твоя! – ещё раз подстраховался я и ступил на дорожку. Толпа внизу дружно взвыла:
– Варги! Варги! Иак’хус! Иак’хус! – раздались крики менад и вакханок.
Великолепный праздник жизни![58]
Ого! Эти крики относятся уже непосредственно ко мне, а не к королеве. Заслужить народного поклонения – тоже что-то значит. Ведь недаром же говорится: ежели ты русский и ежели смог доставить радость хоть одному человеку в этом мире, то уже жизнь не зря прожил!
Светящаяся дорожка оказалась упругой, но прочной. Поддаваясь охватившему меня весёлому бесшабашному настроению, я даже подпрыгнул на воздушном покрове дорожки. Ничего. Не развалилась. Не распалась на куски. Значит, оставался один путь, одна дорога.
– Однако, путь наш во мраке!.. – прикрылся я избитой потасканной фразой, и отправился, рассекая плечом сгущающиеся сумерки, туда, на восьмой этаж. Что будет? чем сердце успокоится? – для меня было загадкой. Впрочем, не настолько уж неразрешимой. Не думаю, чтобы зазеркальная богиня устроила в мою честь какую-нибудь своеобразную мистерию. Что боги, что человеки из других стран и миров всегда пользовались подвернувшимся физиологическим материалом только как жертвой для свершения обряда.
Но богиня Иштар, выбрав меня заочно, забыла спросить, а соглашусь ли я на мистерию? Нужна ли мне эта мистерия, чтобы стать Проповедником и стану ли я проповедовать настоящую любовь среди называющих любовью обычное сексуальное вожделение?
Весь восьмой этаж этой то ли колокольни, то ли башни опоясывала широкая балконная балюстрада. Такое бывает разве что на маяках, помогающих выбраться кораблям из морских хищных лап в непроглядной темноте. Я спрыгнул на площадку и, не скрывая любопытства, первым делом заглянул в окно. Вернее, окно напоминало собой стеклянную витрину какого-нибудь современного «шопа», а не обычное окно жилого помещения.
Мне стало даже как-то весело от такой показной помпезности. Но с другой стороны, если Иштар любит светлые помещения, пронзённые до самых глубоких глубин солнечными лучами, что же в этом плохого? И стеклянная стена вовсе невидна снизу, как ни присматривайся. Мешает широкая балюстрада и высокие непрозрачные перила. А птицы… птицы, конечно, сюда заглядывают, если им интересно, только вряд ли.
Меж тем помещение было не просто интересным по убранству, интерьеру и прочим мелочам, а даже снаружи чувствовалось, что здесь проживает настоящая женщина! Хотя я и сам не смог бы сейчас сказать, как должна выглядеть настоящая женщина.
Ах, как внутри было уютно! Посреди святилища богини, которое я бы назвал светёлкой, несмотря на объёмы, стоял круглый стол из чистого золота, поэтому он был без скатерти. Зато уставленный множеством вазонов с виноградом, фруктами и кувшинов с вином, среди которых лежали батистовые белоснежные салфетки. По стенам круглой комнаты разместилось между старинных картин и гобеленов множество канделябров, поэтому свечи старались вовсю, озаряя ярким светом всё помещение. Но, казалось, будто сам воздух здесь светился в дополнение к свечам, и это выглядело очень необычно, хотя ничего неожиданного не может быть в алькове самой Иштар.
Я вошёл внутрь. В портике под балдахином стояла кровать внушительных размеров. Покрывало на ней было изумрудного цвета, как и занавеси светёлки. На разгуляйной кровати сверху было набросано множество думок такого же изумрудного цвета. От этого цвета спаслись только парочка полосатых канапе, приютившихся возле противоположной стены, да ещё в такую же разноцветную полоску пара пуфиков возле огромного зеркала.
– Да уж, траходром в полном порядке, – хамовато проворчал я.
– Моё имя Инана, пришедшая из храма, – раздался голос сзади.
Резко оглянувшись, совсем недалеко, почти рядом, я увидел неизвестно откуда свалившуюся в комнату свиданий девушку. Неизвестную… девушку…
Господи! Да ведь это же моя лапушка! моя возлюбленная! единственная! ненаглядная! Она здесь?! Но откуда?! Этого просто не может быть, потому что не может быть никогда!
