Николай Дмитриев - Майор из Варшавы
На подворье какой-то здоровенный парень пытался оттащить от хаты рвавшуюся у него из рук женщину и, громко матерясь, угрожающе тряс винтовкой. Малевич мгновенно понял, что пока тут стреляют лишь для отстрастки и, навалившись грудью на жердь ограды, попытался сориентироваться.
В этот момент из-за клуни выскочил вконец запыхавшийся дед Степан, и размахивая «герлыгой», начальственно заорал:
— Ты що, сволото, выробляєшь, га? А ну видпусти жинку, бо як врижу!..
Скорей от неожиданности, чем от испуга, парень перехватил винтовку и легонько ткнул ею деда Степана.
— Видчепысь! Ты що не чув, що Дубяк до совитив подався?..
— Ты мени люфой[22] в потылыцю не тычь! — рассвирипел дед Степан. — Думаешь як зброю взяв то й все? А твоя маты знае, де ее сын вештається? Ты мени тут дилов наробышь, а завтра твоих усих спалять! А я за все це видповидай? А ну забирайся з села на чотыри витры, поки стусанив не дав!
Дед Степан так властно орал на слегка растерявшегося парня, что общий шум возле хаты стих, но зато на этот крик из хаты выскочили еще двое вооруженных парней. Малевич догадался, что они — те самые Сирки, и облегченно вздохнул. Теперь, когда его противники оказались все вместе, он почувствовал себя гораздо увереннее.
Тем временем старший из Сирков, только что выскочивший из хаты, коршуном налетел на деда Степана.
— Забирайся звидси, старый! Коммуняк захищаты почав? Ты ще и ляхам притулок даешь, дывысь, ты в нас давно на гачку!..
Выжидать дальше было опасно, и Малевич единым махом перепрыгнул ограду. Увидев его, Сирковый главарь вытаращился.
— А це що за цабе?
— А вот сейчас узнаешь, — спокойно отозвался Малевич и, подходя ближе, намеренно сбавил шаг.
На последнем метре он сделал стремительный рывок и, вкладывая в удар всю злость, врезал старшему Сирку по челюсти. Бандит мешком шмякнулся на землю, и его винтовка с лязгом отлетела в сторону.
— Я следователь из отряда Пальма! — рявкнул Малевич. — А ты бандит, партизан, сволочь! Я тут жду, когда Дубяк домой заявится, а ты родню к нему в лес забираешь? Не выйдет!
Малевич разошелся вовсю, полы маринарки, державшиеся на одной пуговице, распахнулись, открыв на всеобщее обозрение болтавшийся на шее бинокль и заткнутый за ремень пистолет. То ли этот бинокль, то ли выдуманный на ходу капитан Пальм с его мифическим отделом, а скорее всего, уверенность, исходившая от Малевича, — оказали нужное действие. Вместо того чтоб схватиться за оружие, Сирки затоптались вокруг него и как по команде заныли в три голоса:
— Пане слидчий, то зовсим не так… Мы не знали, нам наказували… Нехай пан староста пидтвердить, то помылка…
— Староста! — уже без всякой опаски Малевич повернулся к деду Степану. — То правда?
— Так, так, пане слидчий! — Дед Степан с готовностью закивал головой. — Пидтверджую, це Сирки, наши хлопци, справни…
— Теж мени, «справни»… — передразнил его Малевич и тоном, не допускающим возражений, сказал: — Я видел, как они обращаются с властью. Пан староста делает, что приказано. Или вы хотите, чтобы капитан Пальм содрал с вас шкуру?
Малевич тянул время. Он должен был решить, как выйти из этой ситуации и как поступить. Решение выскочило, как чертик из коробочки, и комиссар, неожиданно для всех, внезапно вызверился:
— Угрожать власти? Да за це!.. Староста, навести порядок! Разойтись! Я сам тут во всем разберусь!..
Малевич демонстративно отступил в сторону и только слушал, как за его спиной дед Степан рьяно разгонял всех по хатам. Краем глаза комиссар видел, как оробевшие Сирки, подобрав винтовки, боком-боком отступили за клуню и насторожился. В конце концов, им ничто не мешало пальнуть оттуда. Малевич даже решил было, что допустил ошибку, и, если бы не все замечавший дед Степан, комиссар наверно не удержался бы от стрельбы. Но староста, мигом разогнав людей, побежал за клуню и, потрясая «герлыгой», принялся громко убеждать Сиркив «сей час забираться геть».
Теперь на подворье вместе с Малевичем оставалась только все еще всхлипывающая «жинка». Правда, боялась она уже не таких знакомых ей Сиркив, а некоего капитана Пальма. Понимая это, Малевич крякнул, шагнул к ней и, перехватив отшатнувшуюся женщину за руку, прошептал ей в ухо:
— Я комиссар отряда Малевич. Живо собери вещи. Сейчас же уходим!
Видимо, Дубяк, бывая в селе, проговорился. По крайней мере, едва услыхав явно знакомую фамилию, женщина сразу успокоилась и так же шепотом спросила:
— А хиба мени до сынив можна?
— Можно, — кивнул Малевич и заорал так, что было слышно по крайней мере на треть села. — А ну збырайся, я тут довго чекаты маю!
Женщина тут же метнулась в хату, а Малевич начал оглядываться по сторонам, прикидывая, сколько времени уйдет на сборы и как идти, чтобы понезаметнее свернуть в лес…
* * *По озеру шли мелкие свинцово-серые волны. Ветер, набегавший порывами, гнул прибрежный камыш и, словно сорвавшись с его острых, полощущихся в воде листьев, уходил по слитно шумящим кронам деревьев.
Низкие, рваные тучи ползли чуть ли не над самым лесом, и казалось, вот-вот какая-нибудь из них выльет на землю целый ушат холодного дождя. Неожиданное, длящееся уже третий день ненастье упорно держалось, и даже солнечные лучи, изредка прорывавшиеся сквозь тучи, не несли с собою желанного тепла.
Спасаясь от холода, Усенко натянул на себя рваную кацавейку и все равно здесь, возле воды, ветер пробирал до косттей. Вжимаясь в кустарник, капитан пробовал угнездиться и так и эдак, но у него ничего не получалось, и он то и дело завистливо поглядывал на Малевича, как всегда одетого в свою неизменную маринарку.
Наконец Усенко не выдержал и, зябко передернув плечами, предложил:
— Ну что, комиссар, может, хватит на усадьбу пялиться? Пошли, что ли…
— Подождем еще, — невозмутимо отозвался Малевич и, словно в насмешку, плотней запахнул маринарку, приваливаясь на бок.
Усенко замолчал и, ругнув себя за несдержанность, упрямо уставился на причудливую постройку, жавшуюся к другому берегу. За те несколько часов, что они просидели в зарослях, ни во дворе, ни возле дома, не показалось ни одного человека, и если бы не едва заметная сизая струйка дыма, тянувшаяся над крышей от края трубы, можно было подумать, что в усадьбе вообще никого нет…
В последние дни Усенко сумел наконец оторваться от бесконечного хвоста неудач, потянувшегося за ним после коварного приземления. И то, что ему удалось все-таки выпутаться, порождало вместо, казалось бы, законного удовлетворения, раздражение и досаду.
Скорее всего, такое ощущение возникло из-за сознания своей полной зависимости от нелепо-тугого клубка случайностей, оказавшихся благоприятными лишь по исключительному везенью. Усенко привык рассчитывать свои действия, прикидывать возможные варианты, а тут, с момента открытия парашюта, ему пришлось напрягать все силы, чтоб в какой-то, пусть малой степени, овладеть обстоятельствами.
