Николай Харин - ДАртаньян в Бастилии
— Ах, герцог, все государственные дела, без сомнения, важны, но в настоящее время для меня нет ничего важнее моего собственного здоровья. Ведь, если Господь приберет меня к себе, мне уже не будет никакого дела до дел государства!
— Надеюсь, ваше величество пребудете в добром здравии еще долгие и долгие годы, — с почтительным поклоном отвечал кардинал.
— Напротив! — кисло заметил Людовик. — Я чувствую себя отвратительно. А мой лекарь уверяет меня в обратном!
Подумать только — разве не мне лучше знать!
— Скажи-ка ему, куманек, пусть помолится за тебя, — вмешался несносный шут. — Хотя нет! Не годится Адскому Пламени молить Отца Небесного о здоровье короля.
— Не сердитесь на Маре, герцог, — проговорил король, гладя свою любимую борзую. — В складках вашей алой мантии ему видятся языки огня.
Ришелье промолчал. Про себя же грозный министр подумал, что не худо бы было и в самом деле отправить наглого шута в огонь — только не привидевшийся, а, вполне реальный.
— Впрочем, — продолжал король, не желавший, чтобы кардинал возвращался к теме государственных дел, — я слышал, у вас тоже есть причины быть недовольным своим медиком.
— Вы правы, ваше величество. Мое здоровье совершенно расстроено непосильным бременем государственных дел, о чем я уже имел случай доложить вашему величеству.
— Да-да, я помню, — поспешно заметил король. «Государственные дела» никак не входили в его планы в этот вечер. — Господин де Барада перед вашим приходом рассказывал мне чудеса о новом лекаре, что недавно появился в Люксембургском дворце. Говорят, он с легкостью излечивает от подагры, не правда ли?
С этими словами король повернулся к упомянутому придворному.
— Совершенно верно, ваше величество. Господин Бельгард уверяет, что с его подагрой он справился за несколько дней.
В глазах его преосвященства блеснула искорка неподдельного интереса. Однако Ришелье не был бы Ришелье, если бы позволил сбить себя с намеченного курса. Подагра и в самом деле доставляла ему немало неприятностей, но кардинал ни на секунду не забывал о цели своего визита к королю. Из этого следует, что кардинал действительно был великим человеком.
— Господь посылает нам недуги за наши прегрешения, и человеку следует переносить все свои немощи со смирением, — хмуро заметил он. — Теперь же я вынужден вновь просить ваше величество обратить внимание на дела государственные.
Речь идет о судьбе одного из ваших подданных, ваше величество.
Слова кардинала и тон, каким они были произнесены, свидетельствовали о серьезности дела.
Король вздохнул:
— Что же случилось, герцог? Видите, я готов выслушать все, что вы захотите мне сказать. И во всем разобраться. Ведь недаром в народе меня зовут Людовиком Справедливым.
— Именно поэтому я решился побеспокоить ваше величество в столь поздний час.
— Итак, господин кардинал?
Ришелье выразительно посмотрел на присутствующих дворян. Дипломатичный граф д'Аркур тут же поспешил откланяться. Граф сказал, что не смеет отвлекать короля и его первого министра в то время как вершатся судьбы государства.
Немного запоздавший господин де Барада также направился к дверям. Однако капитан королевских мушкетеров не желал замечать многозначительного взгляда кардинала. Г-н де Тревиль мог повиноваться только своему королю.
Ришелье нахмурился. Он уже привыкал чувствовать себя единственным, кто отдает приказы. Пауза затягивалась. Было ясно, что кардиналу придется просить короля, чтобы их оставили наедине.
Неожиданно его высокопреосвященство осенила блестящая идея. Если арест Бассомпьера будет произведен по королевскому приказу, то и выполнение этого приказа следует возложить на капитана гвардии короля. Таким образом, кардинал вообще оставался в стороне.
«Кажется, этот болван де Кавуа сослужил мне хорошую службу своей нерасторопностью», — подумал Ришелье. Затем он произнес:
— Я только что хотел просить вас остаться, господин капитан мушкетеров, так как дело, о котором пойдет речь, касается и вас.
Удивленный взгляд де Тревиля уверил его высокопреосвященство в том, что он сделал удачный ход.
Ришелье знал о том, что капитан королевских мушкетеров недолюбливает полковника швейцарцев, маршала Франции Франсуа Бассомпьера за то, что тому покровительствует король, видит в нем своего конкурента и вряд ли придет в дурное расположение духа, если получит приказ препроводить стареющего фаворита Генриха IV в Бастильскую крепость.
— Ваше величество, прежде чем я изложу суть проблемы, могу я почтительно просить вас о том, чтобы в кабинете остались только трое? спросил кардинал, поглядывая на шута.
— Но ведь нас и так трое, господин кардинал, — удивленно проговорил король.
— Нас четверо, ваше величество.
— А, понимаю! — рассмеялся Людовик. — Вы имеете в виду Маре. Но ведь он — не в счет! Говорите смело, герцог.
— И все же, ваше величество, я позволю себе повторить просьбу!
— Ну что же, господин кардинал, я ценю вашу государственную мудрость, сказал король сухо, так как ему снова давали почувствовать его зависимость. — Ты слышишь, Маре, господину кардиналу нежелательно твое присутствие.
Он не хочет посвящать тебя в государственные тайны. И он прав. Есть тайны, которые могут погубить их обладателя, если он не защищен высоким титулом.
— И то правда, — закудахтал шут, боком, вприпрыжку, направляясь к дверям. — Только с высокими титулами иной раз еще хуже! Выше взлетишь сильнее шлепнешься! Не так ли, ваше высокопреосвященство?! Правильно?! Вы ведь верно об этом и пришли поговорить с куманьком. Эхе-хе! Выше взлетишь сильнее шлепнешься!
И, прокричав эту фразу несколько раз, шут скрылся за дверьми. Ришелье вздрогнул и с ненавистью поглядел шуту вслед. «При первом же удобном случае я от тебя избавлюсь, мошенник», — подумал его высокопреосвященство.
— Теперь вы можете говорить без помех, герцог, — повернулся король к своему первому министру. — Новый заговор?
— К счастью, нет, ваше величество.
Король облегченно вздохнул:
— Вот и отлично! Хватит с нас нашей дорогой матушки и любящего братца Гастона. Но, тогда что же?!
— Старый заговор, ваше величество.
— Проклятие! Значит, все-таки вы пришли говорить о заговоре!
Кардинал поклонился.
— Скорее о заговорщике, ваше величество.
— Только об одном? — Король вложил в свой вопрос больше иронии, чем следовало, но лицо кардинала оставалось по-прежнему непроницаемым.
— Зато являющимся душою заговора.
— Старого заговора…
