Мишель Зевако - Смертельные враги
– Почему? – повторил свой вопрос Эспиноза так же тихо.
– Потому что я питаю к нему симпатию и не желаю, чтобы его трогали, – холодно ответил шевалье и поднялся с места.
На губах Эспинозы появилась еле заметная улыбка; он тоже поднялся.
– Я с сожалением вижу, что мы не созданы для того, чтобы понять друг друга, – сказал он.
– Я это увидел с первого же взгляда... – отозвался Пардальян по-прежнему холодно. – Я даже сказал об этом вашему хозяину.
– Сударь, – бесстрастно произнес великий инквизитор, – я дал вам слово, что вы покинете дворец живым и невредимым. И если я держу свое слово, то только потому, что уверен: мы еще встретимся с вами, и тогда я раздавлю вас без всякой жалости, ибо вы стали препятствием для моих долго и терпеливо вынашиваемых планов... Ступайте же, сударь, и берегитесь.
Пардальян посмотрел ему прямо в лицо своими сверкающими глазами и без бахвальства, с ошеломляющей убежденностью, сказал:
– Нет, это вам следует беречься, сударь, ибо я тоже дал себе слово разрушить ваши долго и терпеливо вынашиваемые планы, а когда я что-то обещаю, я никогда не отступаюсь.
И он вышел твердой уверенной поступью; Эспиноза следил за ним со странной улыбкой на губах.
Глава 15
ПЛАН ФАУСТЫ
Понте-Маджоре увлек Монтальте за собой, за пределы Алькасара. Не говоря ни слова, он привел его на почти пустынные берега Гвадалквивира, неподалеку от Золотой башни, стоявшей, словно часовой, у въезда в город. В нескольких шагах позади них, не теряя их из виду, шел монах, казалось, погруженный в глубокие размышления.
Оказавшись на берегу реки, Понте-Маджоре огляделся: не видя никого, он наконец остановился и, встав с вызывающим видом перед Монтальте, сказал, задыхаясь от ярости:
– Послушай, Монтальте, здесь, как тогда в Риме, я спрашиваю тебя в последний раз: ты откажешься от Фаусты?
– Никогда! – отвечал Монтальте с мрачной решимостью.
Лицо Понте-Маджоре исказилось, его рука – сжала рукоятку кинжала. Однако нечеловеческим усилием воли он овладел собой и продолжал уже почти умоляющим тоном:
– Ты можешь не отказываться от нее, но хотя бы расстанься с ней... на время. Послушай, Монтальте... Мы были когда-то друзьями... Мы могли бы стать ими вновь... Если хочешь, мы могли бы оба уехать, вернуться в Италию. Тебе известно, что папа болен? Твой дядя очень стар, очень слаб... Приходится опасаться худшего, а ведь мы оба чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы оказаться в Риме в тот момент, когда наступит неизбежная развязка, – ты, Монтальте, ради тебя самого, ведь ты был назначен преемником Сикста, а я ради своего дяди, кардинала Кремонского.
При известии о болезни Сикста V Монтальте невольно содрогнулся. Тиара всегда была целью его честолюбивых устремлений. И вот теперь, раздираемый двумя противоречивыми чувствами – любовью и честолюбием, он должен был немедленно выбрать: скакать ли в Рим, чтобы попытаться возложить на себя упавшую папскую корону, и, следовательно, удалиться от Фаусты, не видеть ее более, или отказаться от своих честолюбивых замыслов. Но он колебался всего секунду; решительно тряхнув головой, он сказал со злостью:
– Ты лжешь, Сфондрато! Тебя, как и меня, вовсе не заботит смерть папы и вопрос о его наследниках... Ты хочешь удалить меня от нее!
– Да, это правда! – прорычал герцог Понте-Маджоре. – Мысль о том, что я живу вдали от нее, а ты можешь ее видеть, разговаривать с ней, служить ей, любить ее... быть может, ты даже заставишь ее полюбить себя!... эта мысль для меня невыносима, и меня захлестывает ярость и охватывает неистовое желание убивать!.. Ты должен уехать, ты должен отправиться вместе со мной!.. Я никогда не увижу ее, но и ты тоже ее не увидишь... Я буду избавлен, по крайней мере, от этой чудовищной пытки, которая способна свести меня с ума.
Монтальте пожал плечами и глухо произнес:
– Безумец! Ее присутствие столь же необходимо мне, как воздух, которым я дышу... Покинуть ее!.. Иначе говоря, ты просишь у меня мою жизнь!..
– Тогда умри немедленно! – вскричал Понте-Маджоре; он занес шпагу и бросился на Монтальте.
Монтальте избежал удара – отпрыгнув назад, он молниеносно выхватил свою шпагу из ножен и встретил удар, не дрогнув; стальные клинки, скрестившись, громко зазвенели.
В течение нескольких секунд под ослепительным солнцем кипела яростная схватка: на молниеносные выпады следовали стремительные парирующие удары, за тигриными прыжками – внезапные приседания; сцена сопровождалась проклятиями, воплями и ругательствами; перевеса не было ни на той, ни на другой стороне.
Наконец Понте-Маджоре, после нескольких мастерски выполненных ложных выпадов, вдруг резко подался вперед – и его шпага вонзилась в плечо противника.
Но в тот момент, когда он с радостным воплем распрямился, Монтальте, собрав все свои силы, нанес ему сильнейший удар, так что острие шпаги вышло у герцога из спины. Мгновение оба стояли, недоуменно глядя друг на друга, а затем рухнули как подкошенные.
Тогда из-за тенистого кустарника возник спрятавшийся там монах; подойдя к обоим раненым, он без малейших признаков волнения принялся разглядывать их, а потом направился к Золотой башне, куда и вошел через потайную дверь, которая бесшумно раскрылась перед ним в ответ на его условный стук.
Несколько минут спустя он появился вновь, ведя за собой других монахов с носилками; оба соперника, лишившиеся чувств, были погружены на эти носилки и со всеми предосторожностями перенесены в башню.
Монтальте, раненный не так тяжело, первым пришел в себя. Он увидел, что находится в незнакомой комнате, на мягких пуховиках, в кровати с тщательно задернутым пологом. У изголовья стоял маленький столик, заставленный микстурами и мазями и заваленный тряпицами для перевязок. По другую сторону столика он обнаружил вторую кровать, тоже плотно занавешенную.
В проходе между двумя этими ложами скорби бродил мелкими шажками какой-то монах; он растирал в беломраморной плошке таинственные снадобья, подливал туда тщательно отмеренные густые неизвестные жидкости – то есть изготавливал с кропотливой старательностью некую целебную мазь: судя по его довольному лицу, он ожидал от нее настоящих чудес.
Когда монах заметил, что раненый пробудился, он подошел к кровати, отдернул занавески и тихим голосом, в котором сквозила почтительность, спросил:
– Как чувствует себя ваше преосвященство?
– Хорошо! – ответил Монтальте едва слышно. Монах довольно улыбнулся – так улыбается врач, констатирующий, что, как он и предполагал, все идет нормально.
– Через несколько дней ваше преосвященство будет уже на ногах, если только не совершит какую-нибудь серьезную неосторожность.
