Призрак Адора - Шервуд Том

Травник с хорошо разыгранным испугом бросился в хижину. Не ожидавший этого кот свалился с его плеча, вспушив хвост, развернулся и в два прыжка достал знакомую спину. Вцепившись в балахон когтями, он сноровисто полез на привычное место, к плечу хозяина, и вместе они скрылись в сумраке хижины. Я облегчённо вздохнул, заметив, что туда же осторожно и быстро направились Стоун, Бариль и Готлиб. Тихий, короткий оклик, и вот уже и Тамба, и Робертсон, и ещё трое чернокожих мужчин перемещаются к тёмному входу.

Неторопливо сойдя со ступеней, я, как ни в чём не бывало, приблизился к столу, сел и с грохотом швырнул крашенный чёрною кровью клинок между вином и мясом. Пленница снова вздрогнула и побледнела. Это заставило всхохотнуть кого-то из стражей. Напряжение отступало. Я взял бутылку, зубами вытянул пробку, выплюнул её в сторону и, запрокинув голову, заливая солёный вкус крови во рту, выглотал почти всё содержимое. Потом пристально взглянул пленнице в наполненные слезою глаза. Взял из вазы круглый плод авокадо, подержал в воздухе перед собой.

– Это – жизнь.

И опустил плод на стол между нами. Потом взял кусок сушёного мяса, так же подержал немного и положил на широкий, с подсыхающей кровью, клинок.

– Это – смерть.

Потом медленно, со значением, сбросил мясо на землю, Крысу укрыл на коленях, а плод приподнял и протянул к её руке. Она осторожно приняла его, и в глазах у неё я прочёл понимание.

А у дальнего края поляны, почти невидимые за толпою рабов, собрались десяток моих матросов и десятка два чернокожих мужчин вместе с Тамбой. Слаженно, локоть к локтю, они подошли к зарослям и скрылись за их зелёной стеной. Исчезли, как будто и не было. Я допил вино, стал что-то жевать. Я ждал. И вот напряжённое ухо уловило движение и шорох в лесу. Шорох катился, медленно, незаметно охватывая всё за кромкой поляны. Я оглянулся. В пёстрой толпе несчастных невольников угадалось ядро из людей – Робертсон, Готлиб и ещё человек двадцать крепких матросов. По некоторым неуловимым приметам я понял, что в рукавах у них скрыто оружие. Жаль только, что из оружия у них – лишь ножи да ягары.

Вдруг на противоположной стороне поляны, за спинами у охранников, послышались треск, голоса, и на свет из зарослей вывалились ушедшие – и Бариль, и Стоун, и Тамба, и Пантелеус с котом. Они вытаскивали на поляну белых безжизненных псов. Безвольно повисшие лапы, заляпанные белою пеной клыки. Несколько африканцев, взмахнув в воздухе дохлыми псами, швырнули их прямо в охранников. “Жаль, что Готлиб не с ними!” – пронеслась у меня, сквозь страх и отчаяние, запоздалая, колкая мысль. – “Нельзя раньше времени, нет!”.

Поздно. Охранники слаженно вздели мушкеты, прохрустели курки.

– Падай! – что было сил завопил я, вскакивая, и ухватил краем глаза, что стражи спокойно, заученно разделились надвое, и половина качнула стволами назад, в нашу сторону.

Не переставая вопить, я рванулся, опрокидывая стол, резким взмахом руки сшиб пленницу со стула и вместе с нею упал, больно ударившись о твёрдую пыльную землю. Грохнули выстрелы. Им тотчас ответили страшные крики. Картечь! Как, как можно полными мушкетными зарядами картечи бить в безоружных? В беспомощных? В женщин? Нет, злые стрелки, псы дона Джови, вам жить нельзя.

Пока мои люди поднимались с земли, пока рассеивался сине-белый пороховой дым, стражи проворно и слаженно отступили и скрылись в своей толстостенной, на сваях, хижине. Захлопнулась дверь, глухо клацнул засов. Спешно разбегались и прятались люди, вопили раненые, вопили и женщины – от страха; что-то орали Бариль и Стоун. За запертыми дверями хижины со звоном и дребезжанием звякали шомполы: там набивали заряды.

– О-о-ойс! – закричал я, вскакивая и поднимая вверх Крысу, но тотчас упал: просунулись в щели стволы, прогремел новый залп. Очень быстро заряжают, очень.

– Женщин и раненых – в хижину! – прокричал я, едва провизжала надо мною картечь. – Команда – к дальнему краю! – я махнул рукой в сторону тропы, ведущей на плантацию: туда свинец не долетит, между хижиной стражей и этим вот краем поляны – бревенчатый домик Хосэ. – И не бегите через открытое место! В лес, назад, возвращайтесь по лесу!..

Новый залп. Новые крики. Метнулся сквозь дым, прямо к хижине, Готлиб, подставил под дверь, подперев её, толстую палку, прыжками умчался в заросли.

– Эй, стрелки! – прокричал я, прячась за домом Хосэ. – Бросайте мушкеты и выходите! Обещаю вам честный суд по законам ближайшего государства!

В ответ снова прицельно ударили выстрелы. Безмозглые куклы! Стреляют одновременно. Теперь вот заряжают тоже все разом. Благодарю за спасительную минутку! Я помог женщине встать и, не выпуская её руки, бросился в безопасное место, за стены дома Хосэ. Здесь встал, поднял Крысу над головой. Тут же сгрудились рядом человек сорок.

– Пантелеус и Ари! – громко, отрывисто заговорил я. – Займитесь ранеными. Готлиб, Оллиройс! Осторожно – в дом Хосэ, там в кладовой – два мушкета. Приготовьте к работе. Тамба! Прикажи кому-нибудь из своих успокоить женщин. Робертсон, Бариль! Посчитайте, сколько имеется хороших клинков, раздайте самым умелым. Стоун! Отбери десяток людей, пусть быстро носят с той стороны, где нет окон, и сваливают под хижиной стражников сухие сучья и ветки. Пусть гады сгорят! И быстро, быстро! Скоро прибудет дон Джови с охраной!

Дружно затопали ноги. Яростный шёпот, и хрип, и сопение. Заплескалась работа.

Вопли женщин умолкли, лишь протяжно кричали раненые.

Заросли наполнились шумом и голосами. То и дело чернокожие люди выбегали на поляну, швыряли в сторону стреляющей хижины сучья и камни и, падая, крутясь, ускользая от выстрелов, возвращались обратно. Зачем? Вот одного зацепила картечь, упал, закусив толстую коричневую губу, задохнулся – но ни звука не издал, уполз, уполз в заросли, второй точно так же…

Но вот у хижины сбоку и всё пространство под ней уже забито сухим деревом.

– Огня! – пьяно и дико проорал я, и выбежавший откуда-то чёрный человек с факелом в руках метнулся к хижине.

– Тамба! – резко выкрикнул я.

Он застыл, как споткнулся, посмотрел в мою сторону. Нет, это мой грех, пусть на мне и останется.

– Дай! – коротко сказал я.

Он протянул мне факел. Я перехватил поудобнее древко и, выбрав паузу между шелестящими, рвущими воздух полосами свинца, прыгнул к дровам. Сунул факел меж свай и упал, завертелся волчком на пыльной земле, откатываясь в безопасное место.

Стреляющие, глотавшие, без сомнения, собственный мушкетный дым, не сразу сообразили, что происходит. А когда поняли, послышался вдруг удар в припёртую дверь, – привет вам, ребятки, от Готлиба, – и после пронёсся над поляной длинный, звериный, отчаянный вой. Поздно. Не только дым пластался по бревенчатым стенам, но уже и огонь запустил снизу вверх свои рыжие страшные руки.

– Сог… ласны! На… суд! – донеслось из пылающей хижины, и в окно выбросили три мушкета. Но уже нельзя потушить. Огненный шар вспух, взревел, не пускает. Поздно. Прими, Господи, их кровавые души, а вы примите смерть по делам своим. Поздно.

ВОЗДУХ СВОБОДЫ

Смерч гудел и свивался над хижиной. Все, кто мог, собрались на поляне, распалённые, потные. Вдруг кто-то припал к вкопанному в землю котлу с водой.

– Назад! Нельзя! Отрава! – прохрипел я (сорвал голос, мог только хрипеть), подбежал, оттолкнул несчастного, успевшего-таки сделать несколько глотков.

Оттолкнул, поднял котёл, опрокинул.

– И вообще, пошли все прочь! У них там порох внутри! Бариль, гони всех!

Да, вовремя. Едва отошли от огня, как гулкий взрыв разметал по поляне горящее дерево. Теперь пришла иная забота – усмирять огонь, тушить, чтоб не наделал беды. Рвотный ком ворочался в горле – ужасающе едко несло чадом горелого мяса. Что, что мы здесь делаем? О, проклятое место!

Оллиройс и ещё четверо с ним сбились отдельною кучкой, осматривали мушкеты, опробовали курковые замки, крепили кремни. В кладовой нашлись и свинец, и порох. Вот только свинец не такой, какой надо бы: мелкие круглые градины, картечь. Понятно, самое надёжное средство против большого количества безоружных людей. Для серьёзного боя, тем более в лесу, не годится. Здесь нужны мушкетные пули… Будут пули! Готлиб и Оллиройс выволокли котёл, подвесили над огнём. Высыпали в него картечь, расплавили. Жидкий свинец вылили в канавки на земле (Нох постарался по старой памяти), залили водой, чтоб остыл, вынули, взялись рубить на одинаковые куски. Над костром тем временем установили сковороду, раскалили её почти до красна. На её малиновую поверхность роняли кусок свинца и, прижав его плоским камнем, катали. Катали до тех пор, пока он не делался круглым. Тут же Готлиб, остудив тяжёлый свинцовый орех водой, брался обтачивать его напильником. Но насечки напильника быстро забивались свинцом, и он тогда не точил, а скользил, словно мыло. Готлиб быстро совал его в огонь, держал минуту и, выдернув, сбивал с него крохотные, жидкие, блескучие шарики. В воду горячий напильник, в воду – и снова можно точить. Одна, две, четыре, десяток – ложились рядом с мушкетами массивные, круглые, тяжкие пули. Подожди, Джованьолли. Будешь ты нас помнить.