Александр Дюма - Ашборнский пастор
И она открыла калитку, выходящую на поросший лесом луг; Фидель первым бросился в тень от деревьев, Дженни последовала за ним, а затем туда вступил и я.
XIX. МЫ С ДЖЕННИ ГОВОРИМ НЕМНОГО О МОЕЙ ПРОПОВЕДИ И ГОРАЗДО БОЛЬШЕ О ЖЕНЩИНЕ, КОТОРУЮ Я ПОЛЮБИЛ
Трудно вообразить, как для зрения, для обоняния, я бы сказал чуть ли не для осязания — как для всех тонких чувств, наконец, чарующе контрастировали между собой луг, на который мы вступили, и сад, полный игры лучей, красок и запахов, из которого мы ушли.
Свет и полутьма перемежались на этом зеленом лугу, окруженном огромными ольхами и гигантскими тополями; слева он нас простирался настоящий лес, где росли деревья этих двух пород, так хорошо произрастающих на влажных землях; справа от нас тянулась длинная аллея ив, которая окаймляла прелестный ручеек, нашептывающий свою неумолчную песенку, а по берегам его и на его поверхности подрагивали звездочки голубых барвинков и незабудок с золотистыми зрачками.
По другую сторону ручья, на жестком ковре свежескошенного луга, желтели стога сена, насыщавшие теплые южные ветерки своими горьковатыми ароматами.
Так мы шли около пяти минут; Фидель бегал и лаял; Дженни пробиралась по тропке настолько узкой, что по ней нельзя было идти рядом, и я шел вслед за Дженни.
Наконец, юная красавица остановилась под самой густолиственной ивой, у подножия которой примятая трава указывала на чье-то излюбленное место отдыха.
Дженни сняла шляпу, повесила ее на ветку, села и знаком велела мне сесть рядом с ней.
Я повиновался.
Фидель перепрыгнул через ручей, обежал по лугу немалый круг и, возвратившись, важно уселся прямо перед нами.
Тогда, составляя букет из садовых и полевых цветов, Дженни повернулась ко мне.
— Мой дорогой сосед, — промолвила она, — когда мы вместе выходили из дома, я пообещала показать вам моих кур, моих голубей и мои цветы — все это вы увидели. Я добавила, что выскажу похвалы вашей проповеди: так вот, ваша проповедь действительно прекрасна, и нисколько не сомневайтесь в этом, ведь вы сами могли заметить, как я плакала, а слезы стоят дороже похвал. Наконец, я сказала, что в свою очередь вы расскажете мне о женщине, которую вы любите. Вы ничего мне не ответили, тем самым связав себя обещанием, ведь молчание — знак согласия, если только поговорка не обманывает. Так что теперь ваша очередь говорить, а я буду молчать, дорогой сосед… Говорите же! Я умолкаю, я слушаю.
Я сел рядом с Дженни, опершись на локоть, и, глядя на нее сбоку, видел, как она очаровательна; как Вы сами можете убедиться, дорогой мой Петрус, время было выбрано ею весьма удачно для того, чтобы предложить мне рассказывать ей о женщине, которую я люблю.
Я не знал, какому искушению поддаться — то ли заключить ее в объятия, то ли броситься к ее ногам с восклицанием:
— Дженни! Дженни! Женщина, которую я люблю, это ты! Но я не отважился на это, и к тому же, друг мой, скажу
Вам, обстановка была такой милой, я был так счастлив сидеть рядом с Дженни, она выглядела такой прекрасной в моих глазах, что мне не хотелось разрушать испытываемое мною счастье даже ради возможного большего счастья!
— Итак, дорогая Дженни, — начал я, — вы хотите знать о той, которую я люблю?
— Да… отец нам говорил так много хорошего о вас…
Дженни понимала, на какой она путь встала, но, не желая отступать, продолжала, улыбаясь и краснея одновременно:
— Отец нам говорил так много хорошего о вас, что довел мать просто до безумия, как вы сами могли убедиться!
— До безумия, которое вы, Дженни, не разделяли ни одного мгновения, не так ли?
— О, я-то вас просто возненавидела! Разве не из-за вас мне натянули волосы, чтобы гладко их причесать?! Разве не из-за вас мне сдавили талию железным каркасом и заставили шагать на каблуках, которые увеличили мой рост на два дюйма, зато вывернули мне ноги?!.. Мне кажется, хватало причин проклинать кое-кого?
— Да… Ну, а теперь?
— О, теперь другое дело… С той минуты, когда матушка отказалась от своих планов относительно вас, с той минуты, когда я снова могла надеть мои маленькие башмачки, подальше забросить корсет и стряхнуть до последней пылинки пудру с моих волос, — с той минуты я вас не только не ненавижу, но…
Я прервал ее.
— Правда?.. И вы полагаете, я довольствуюсь тем, что вы меня уже не ненавидите?
— Вы не дали мне закончить фразу, я собиралась вам признаться не только в том, что уже не испытываю к вам ненависти, но и в том, что полюбила вас как брата.
— Спасибо! — вымолвил я, беря ее за руку. — Спасибо, Дженни!
— Таким образом, поскольку я люблю вас как брата, я хочу знать что-нибудь о женщине, с которой вы обручены, чтобы любить ее как сестру, — продолжила девушка.
— Дженни, я не говорил вам, что я обручен.
— О Боже мой! — воскликнула она, пытаясь вызволить свою руку из моей. — Обручен или нет, но ведь вы ее любите, ведь она любит вас…
Я удержал руку девушки.
— Я сказал вам, Дженни, что люблю ее, но не говорил, что она меня любит…
— Как! — с удивлением воскликнула девушка, уже не заботясь о своей руке, предоставленной мне. — Вы любите женщину, которая не любит вас?
— Разве, Дженни, не бывает так, — спросил я, глядя на нее с нежностью, — когда любишь того, кто не любит тебя?
— Не знаю, — ответила она.
Затем, сочувственно глядя на меня, она добавила:
— О Боже мой, неужели вы имели несчастье полюбить без взаимности?
— Да, я имею несчастье любить ту, которая не знает, что я ее люблю.
— И вы так и не решились признаться ей в своей любви?
— Да я ведь и говорил-то с ней всего один раз в жизни!
— Но как же вы могли влюбиться в женщину, которую видели всего один раз?
— Я не говорил вам, Дженни, что видел ее всего один раз; я вам сказал только то, что говорил с ней всего один раз.
— О, в таком случае это целый роман! — весело воскликнула девушка.
— Да, дорогая Дженни, целый роман — пастораль в духе Лонга…
— И вы мне расскажете об этом, надеюсь.
— Если позволите, Дженни…
— Если позволю?! Неужели я не позволяю?! Я сделаю лучше — я попрошу вас об этом!
Не могу Вам передать, дорогой друг, с каким очаровательным и вместе с тем невинным и простодушным кокетством произнесла Дженни эти слова.
Если бы я и не любил ее, то уж, конечно, здесь, под ивой, сидя рядом с ней, в сочетании с этим ручьем, журчавшим у наших ног, с этими птицами, распевавшими у нас над головами, с проникающим из тени ароматом ландышей, с этим горьковатым запахом нагретого солнцем сена, с ее рукой, покоящейся в моих руках, с ее глазами, устремленными в мои глаза, с ее мягкой улыбкой, с которой она пыталась читать в моем сердце, с ее любопытством, срывающим каждое слово с моих губ, — если бы я и не любил ее, то уж, конечно, в этот час, в эти минуты должен был бы безумно в нее влюбиться.
