Майкл Айснер - Крестоносец
За монгольскую реликвию торговец просил пять серебряных дирам. Андре давал три. В конце концов он купил шлем за четыре. Четыре сребреника за память воина, храбреца или труса, — неизвестно, кем был прежний хозяин шлема, как неизвестно было и то, на каком поле битвы он сложил голову. «Может, — подумал я, — мой шлем, поржавевший и окровавленный, однажды займет место на этой стене».
Через три лавки такой же монгольский шлем продавался за два сребреника. Мы вернулись в первую лавку, но хозяин делал вид, что не помнит нас. Мы вступили с ним в горячий спор, требуя вернуть два сребреника, когда в венецианском квартале начался переполох.
С большой неохотой мы оставили наши попытки вернуть деньги и отправились посмотреть, что случилось.
Оказалось, привезли новую партию рабов. Они были скованы одной цепью и шли с пирса к полукруглому каменному возвышению на краю рынка, перед которым рядами были расставлены деревянные скамьи. То была скорбная процессия, трагическое шествие — светловолосые языческие девушки из Грузии; пышные женщины из гаремов Аравии; высокие гордые негры из Африки; мускулистые азиаты, захваченные мусульманами в землях к востоку от Персии.
Хозяином рабов был венецианец лет сорока. Растрепанная борода, похожая на сорняки, покрывала его многочисленные подбородки, карие глаза стреляли по рядам, выискивая потенциальных покупателей. На животе у него болтался золотой медальон с изображением Папы Римского, свисавший с толстой цепочки; золотые и серебряные кольца с рубинами впивались в толстые пальцы. Его сопровождали шестеро соотечественников — моряки с обветренными лицами.
Когда венецианцы загнали своих пленников на возвышение, с рабов сняли цепи, чтобы покупатели могли получше рассмотреть товар. Покупатели уже поднимались на помост: среди них были и местные жители, и люди в арабских тюрбанах, проделавшие долгий путь, чтобы попасть сюда. Группа тамплиеров внимательно изучала одну из арабских женщин, приподнимая ее волосы и рассматривая на солнце иссиня-черные пряди. Один арабский торговец с помощью веревки снимал мерки с африканца — плечи, ширина груди, бицепсы.
Дон Фернандо осматривал грузинских девушек. Незаконнорожденному сыну короля Хайме было тридцать четыре года, у него были темные, коротко остриженные волосы и остроконечная козлиная бородка. Роста он был среднего, телосложения крепкого, и его всегда можно было узнать издалека по пурпурной накидке, которую он носил не снимая. В его близко посаженных, черных как смоль глазах читалось вечное беспокойство, словно он вечно что-то прикидывал. Возможно, размышлял, кого ему придется убить, чтобы попасть на трон, или, наоборот, чтобы остаться в живых.
Когда дядюшка Рамон представил ему нас с Андре на корабле в самом начале путешествия, дон Фернандо вспомнил мое имя. На Андре он не обратил внимания.
— А, так это юный Монкада, — сказал он, вглядываясь в мое лицо. — Я слышал о безвременной кончине твоего брата. Значит, теперь ты наследник поместья Монкада. Последний становится первым. Таковы слова Спасителя нашего.
На рынке рабов беспокойный взгляд дона Фернандо уступил место более задумчивому и серьезному. Дон изучал группу грузинских девушек, осматривая их зубы, глаза, осанку. Одна из них привлекла его внимание — стройное создание лет тринадцати, а может, и меньше. Дон Фернандо нежно дотронулся до ее щеки и улыбнулся отеческой улыбкой. Затем обратился к одному из венецианских помощников, попросив приспустить с девушки платье. Платье опустили до пояса, чуть приоткрыв шелковистый бугорок внизу. Человек, стоявший за спиной рабыни, знаками спросил дона Фернандо, не снять ли платье полностью. Тот задумчиво покачал головой, взял в руку левую грудь девушки и сжал ее, словно проверял на свежесть апельсин на рынке Барселоны. Девушка стояла совершенно неподвижно, безучастно, как статуя Девы Марии в поместье Корреа. Дон Фернандо почесал подстриженную бороду и вернулся на свое место в галерее, где его окружали восемь офицеров и четыре куртизанки.
Торги начались, когда на середину помоста вывели одного из африканцев. Генуэзский торговец, хорошо одетый, в плотно облегающих штанах и длинном красном плаще, первым предложил цену. Он поднял вверх три пальца и сказал:
— Оро — три золотых монеты.
После этого из толпы понеслись крики, непонятные иноземные слова, вздымались вверх все новые руки. Рабовладелец восседал на массивном деревянном стуле на краю помоста, словно епископ на троне, и бесстрастно и рассудительно следил за ростом цен, пальцем указывая на тех, кто предлагал самую высокую, будто благословляя одного из своих подданных. Арабы в галерее начали толкаться. Торг достиг апогея, и я даже зажал руками уши, чтобы не слышать сумасшедших криков. Затем все смолкло. Товар был продан первому покупателю — нарядному генуэзцу — за девять динар. На африканца вновь надели цепи и повели с помоста к его новому хозяину.
Следующей была одна из грузинских девушек — та, которую так внимательно изучал дон Фернандо. Ее вывели на середину, снова опустили платье до пояса, затем опять надели. Девушка стояла не шевелясь. Ее взгляд был устремлен в море, словно она надеялась уловить там образ отца или матери или найти спасение. Увидев этот тоскующий взгляд, многие на галерее задумчиво притихли, отдавая дань этой бледной мадонне и своей собственной родине, настоящей и воображаемой. Я вспомнил об Изабель и сжал в кулаке под одеждой платок, на котором остались следы ее слез. На мгновение все были поглощены чарами девушки, но вскоре тишина взорвалась дикими криками из галереи. Цена за юную особу быстро росла, покупатели бросали на нее голодные, первобытные, дикие взгляды. Дон Фернандо, казалось, не обращал внимания на торги, вертя свою пурпурную накидку и смеясь с приближенными над какой-то шуткой. Торг уже подходил к концу, когда дон Фернандо наконец обратил внимание на помост и тоже сделал предложение. Он сказал, что меняет двух куртизанок «прямо из королевского двора Барселоны» на пять грузинских девушек.
— Даю слово, — сказал он, — что эти двое — девственницы. Клянусь короной Арагона.
Рабовладелец решил, что ослышался, и попросил помощника перевести ему предложение дона Фернандо. Когда он услышал то же самое на родном языке, он озадаченно взглянул на дона Фернандо и спросил:
— Разве женщины, которых вы предлагаете, не христианской веры, сеньор?
И дон Фернандо ответил:
— Как и Мария Магдалина.
Тогда работорговец поднялся со стула и принялся мерить шагами помост, прищуриваясь, почесывая затылок, словно царь Соломон, решающий судьбу новорожденного, из-за которого спорили две женщины. Он потер руки, подозвал одного из своих помощников и оживленным шепотом посовещался с ним. Затем спустился с помоста, чтобы поближе рассмотреть двух предложенных девушек, которые смеялись в своей компании и не обращали никакого внимания на совершавшуюся сделку.
