Николай Паниев - На грани жизни и смерти
— Ну-с, подполковник Агапов, — сняв руку с кобуры, зашипел офицер, — это вам даром не пройдет!
Солдат опять принялся кричать:
— Ей-богу, убегу домой! Меня тут скотиной обзывают... За что? За то, что кровь проливал. Довольно!
Офицер опять обрушился на Агапова:
— За такие дела и к стенке поставим! Обещаю вам...
Агапов размахнулся и ударил офицера тростью. Офицер стремительно вытащил пистолет из кобуры, но выстрелить ему не удалось. Кто-то из раненых сильно ударил его по руке, пистолет упал... Под гневными взглядами окруживших его людей обезоруженный офицер выбежал из палаты, хлопнув дверью.
* * *Разразился большой скандал. Офицер поднял руку на офицера, да еще в присутствии нижних чинов. И не в пьяном состоянии, а при обстоятельствах весьма опасных: пострадавший офицер пытался унять смутьяна, агитировавшего за возвращение в Россию, обидчик своим поведением бросил вызов командованию врангелевской армии.
Из ведомства генерала Покровского незамедлительно последовали строжайшие санкции. Подполковник Агапов и военврач Рудский были арестованы. Взбунтовавшегося раненого солдата на глазах у всего госпиталя грубо поволокли по коридору, куда-то увезли в закрытой машине.
...Гринина подъехала на извозчике к массивному зданию с двумя часовыми у входа. Она увидела, как из парадной двери вышел Агапов в сопровождении двух охранников. Анна Орестовна окликнула:
— Александр!
Она почти на ходу выпрыгнула из экипажа и бросилась вдогонку. Агапов было остановился, но охранники втолкнули его в машину и захлопнули дверцу. Анна Орестовна в растерянности застыла посреди пустынной улицы. Из особняка вышел генерал Покровский. Он сделал вид, будто удивлен встречей с Грининой.
— Прошу прощения, никак Анна Орестовна? Что изволит здесь делать королева сцены? — поинтересовался он.
— Испытываю очередное унижение и позор, — резко произнесла балерина, узнав, кто перед нею стоит.
— Помилуйте, кто посмел обидеть вас?
— Тот, кто приказал арестовать...
— Кого? Уж не подполковника ли Агапова вы имеете в виду?
— Вот именно. За что его арестовали? Я родственница и, кстати, единственная здесь, поэтому должна знать всю правду.
— Не кажется ли вам, мадам, что это далеко не удобное место для подобного разговора.
— Я жду ответа.
— Что ж, подполковник Агапов... Александр Кузьмич, да будет вам известно, обвиняется в... измене родине.
— Родине? Какой родине?
— Надеюсь, мадам Гринина, что у нас с вами одна родина, не то бы мы не были здесь, где находятся истинные патриоты России, все, кто не продался большевикам и ждет часа, когда красная Совдепия рухнет.
— Вы вольны оставаться при своем мнении, господин генерал. Но я знаю, я уверена, что мой кузен — честный, порядочный человек, истинный патриот России.
— Очень сожалею, Анна Орестовна, но его предадут суду... по распоряжению очень высокой инстанции...
— Где его будут судить?
— Вероятно, в Велико-Тырнове, где находится штаб корпуса, в котором он служит.
— Когда?
— Только любезности ради обязуюсь узнать и немедленно известить вас.
— Что ему грозит?
— Это дело суда.
Мимо проехал извозчик. Мужчина, сидевший в парной коляске, показался Анне Орестовне знакомым. Она сухо сказала Покровскому:
— Знайте, господин генерал, что вам не удастся так просто расправиться с Агаповым.
— Должен вас уверить, что и ваш кузен, и его приятель получат по заслугам! Я уж не говорю о солдате. Этот скот уже получил свое.
— Как это бесчеловечно! Вы губите русских людей за то, что они хотят вернуться на родину, на родную землю. Вы жестоко преследуете истинных патриотов. Скрываете от обманутого воинства одно очень важное обстоятельство.
— Мадам Гринина, у меня, между прочим, есть определенные права, но я не о том. Разрешите спросить, почему вы здесь, а не там, как вы изволили выразиться, с истинными патриотами?
— Думаю, что мне еще представится возможность ответить на этот вопрос. И еще надеюсь, что вы не забудете сказанного мной. Если будет судилище, то пусть ваши высокие инстанции пеняют на себя. Мы здесь не одиноки. Чего я не могу сказать о вас, господин генерал.
Анна Орестовна, еле кивнув, быстро пошла прочь.
Покровский вернулся в свой кабинет, принялся сердито крутить ручку телефона.
— Говорит генерал Покровский, — крикнул он в телефонную трубку. — Кому известно решение Советов об амнистии тем, кто... м-м... нарушает присягу... возвращается... к красным? Сколько человек знают? Четыре с вами? Так, прекрасно...
Генерал сердито бросил трубку на рычаг. Вызвав адъютанта, спросил:
— Как было получено сообщение об амнистии, объявленной большевиками?
— По телеграфу.
— Какому?
— Обыкновенному, ваше превосходительство.
— Стало быть, телеграфист разнес?
— Ваше превосходительство, об этом писали некоторые болгарские газеты.
— Какие именно?
— Левого направления.
— И мы читаем эти газеты?
— За неимением своих, русских, ваше превосходительство, читают. По-болгарски почти все можно понять. Письменность-то одна, славянская, господин генерал, Кирилл и Мефодий...
— Убирайтесь к черту со своими газетами и письменностью! — взвился Покровский. — Скоро дойдем до того, что большевики руками болгарских крамольников начнут обращать наших солдат и офицеров в свою красную веру.
— Ваше превосходительство, осмелюсь доложить, что таковые попытки уже имеются.
— Да ступайте же вы к черту, оракул несчастный! — окончательно вышел из себя Покровский.
Адъютант испуганно попятился к двери. Покровский устало опустился в кресло. Встреча с Грининой расстроила его. Как уверенно она держалась, как смело говорила! Стращать вздумала. Докатились! Дожили! Балерины стращают. А что касается вашего кузена, госпожа балерина, мы ему по всей строгости военного времени отобьем охоту читать болгарские газеты. Это я вам обещаю, госпожа Гринина. Когда-то я дарил вам цветы. Теперь преподнесу другой подарок...
Покровский был не на шутку обеспокоен и встревожен. Симптомы неповиновения со стороны не только солдат, но и офицеров после бегства врангелевской армии из Крыма уже были. Главным козырем начальства и карательных органов в борьбе с теми, кто начал поговаривать о бесцельности пребывания русских войск на Балканах, о возвращении на родину, была воинская присяга на верность России, на верность делу освобождения России от большевиков. Военные трибуналы, тайно созданные во врангелевской армии, ибо по статуту пребывания в Болгарии их деятельность не только не предусматривалась, но даже запрещалась, предъявляли подсудимым солдатам и офицерам обвинение в нарушении присяги, в измене родине. Вторым козырем была убежденность судей в том, что всех, кто возвратился в Россию, ждет неминуемая кара. Нужны были козыри для борьбы с участившимися случаями неповиновения и стремления любой ценой возвратиться на родину. Врангелевская контрразведка этим и занималась, делая все, чтобы самым решительным образом покончить с начавшиеся движением за возвращение в Россию. И вот теперь все карты, все козыри белых были биты актом гуманности Советского правительства. Да, видимо, в армию просочилось известие о том, что большевики объявили амнистию всем, кто на фронтах гражданской войны сражался против Красной Армии. Пронесся слух о том, что явившиеся с повинной солдаты и офицеры добровольческой армии были помилованы. Особенно поразил всех поступок генерала Слащова-Крымского. Разочарованный вконец Врангелем и его сумасбродной идеей, возненавидевший наглых заморских интервентов, генерал воспользовался амнистией и живет-поживает на своей родине. «Красные щупальца» могут поразить всю армию, все наше движение. Эти щупальца надо самым безжалостным образом рубить, отсекать!» — думал Покровский.
