Михаил Щукин - Лихие гости
Артемий Семеныч, головы не поворачивая и продолжая вприщур смотреть на гостей, скомандовал:
– Никита, отвяжи Лохматого с Карнаухим, да и отпусти, коли эти благодетели восвояси не уберутся.
Два кобеля, вставая на дыбки, мигом появились в проеме калитки; рвали короткие цепи из рук Никиты и заходились в злобном рыке, оскаливая крепкие, желтоватые клыки. В любой момент мог их спустить Никита, и порвали бы они гостей, как две тряпицы. Справиться с такими зверями – дело почти немыслимое. Конь и тот шарахнулся в оглоблях.
– Жаль, хозяин, жаль, а я надеялся, что подружимся. Ну, прощай! – Захар Евграфович улыбнулся еще напоследок и заскочил на задки саней.
Данила тронул коня, и они поехали. Вслед им злобно рычали, срываясь на хрип, Лохматый и Карнаухий.
Вернулись к Митрофановне, сели завтракать. Захар Евграфович, продолжая посмеиваться, покачивал головой и приговаривал:
– Да, крепкий мужик, можно сказать, кремневый. Ты не обижайся, Данила, я как лучше хотел. Ну да ладно. – Он посерьезнел и добавил: – Подожди, дай срок, сам к тебе с дружбой набиваться станет…
После завтрака, щедро расплатившись с Митрофановной за постой, Захар Евграфович торопливо засобирался в обратный путь.
– А рыбу-то куда? С собой повезем? – спросил Данила.
– Да свали ее здесь, в ограде, пусть старуха пользуется, как раз до Пасхи хватит, – рассеянно ответил Захар Евграфович, снова о чем-то задумавшись.
Когда уже отъехали от Успенки, он остановил коня, перебрался в сани к Даниле и сообщил, как о деле решенном:
– Будем, Данила, постоялый двор здесь ставить. Ты будешь ставить. А как и что делать – я тебя научу.
«Вот, оказывается, о чем он думал все эти дни и для чего в карту заглядывал», – решил Данила. Он и предположить не мог, что голову ломал в эти дни Захар Евграфович, забыв о заячьей охоте, совсем над иной задумкой, ради которой и затевал строительство постоялого двора.
17
Зима перевалила на вторую свою половину и снега навалила, не скупясь, обильно – под его тяжестью ветки на соснах обламывались. Артемий Семеныч вместе с сыновьями, Игнатом и Никитой, только кряхтели, вытаскивая на длинных постромках тяжелые волокуши к санной дороге. На волокушах лежала разделанная медвежья туша. Свежее, недавно распластанное мясо парило. Медведь, которого они подняли сегодня из берлоги, оказался матерым – пудов на десять – двенадцать, не меньше. Следом за волокушами тянулись в рыхлом снегу глубокие полосы, помеченные кровяными пятнами. От упревших охотников, как и от медвежатины, клубами поднимался пар.
– Все, ребята, стойте, передохнуть надо, – Артемий Семеныч стянул с себя постромку и сел, отдыхиваясь, прямо в снег.
Игнат с Никитой, не присаживаясь, сразу заговорили, вспоминая и заново переживая недавнюю охоту: как поднимали медведя, засовывая длинную жердь в берлогу, как он выскочил со страшным ревом и жердь сломал мгновенным ударом лапы и как не удалось его свалить одним выстрелом, пришлось четыре раза стрелять… Братья размахивали руками, говорили, перебивая друг друга, и поглядывали на волокуши, на которых лежал теперь разрубленный на части, еще недавно грозный и опасный зверь.
Артемий Семеныч отдышался и встал, строго прикрикнул на сыновей:
– Чего разорались, как бабы на лавке! Давайте впрягайтесь, дальше потащим.
Впряглись, потащили. И больше уже не отдыхали, пока не выбрались к санной дороге. Игнат с Никитой встали на лыжи и двинулись в деревню, чтобы вернуться на подводе, а затем вывезти на ней мясо. Артемий Семеныч остался у волокуш. Нашел высокий пенек, смел с него снег и удобно уселся, подложив под себя рукавицы. Поясницу ломило тупой болью, и он невесело думал о том, что годы его не молоденькие и, что раньше он делал одним взмахом, теперь дается ему все труднее.
Задумавшись, не сразу расслышал глухой стук конских копыт, приглушенный слабо прикатанным снегом. А когда расслышал и поднял голову, увидел, что из-за ближних сосен выскочил во весь мах гнедой жеребец под седлом, а в седле – что за притча! – сидел Данила. Да так ловко и уверенно, словно всю жизнь на собственных конях раскатывал. Осадил жеребца, выпростал ноги из стремян и легко соскочил на землю, будто спорхнул. Сдернул с головы шапку и поклонился в пояс:
– Здравствуй, Артемий Семеныч!
Не дождавшись ответного приветствия, быстро выговорил, видно, заранее придуманные слова, на одном дыхании:
– Я, Артемий Семеныч, на житье вернулся. Буду хозяйское дело ставить. И просьба у меня – Анну не трогай, на сносях она теперь. По-доброму прошу.
– Ишь ты! По-доброму! А если по-худому, что будет?
– Я муж ей, в ответе за нее.
– Му-у-ж… – Артемий Семеныч поднялся и выпрямился. – Суразенок ты, а не муж!
– Я сказал, а ты думай. И не ори на меня – не запрягал. Ради Анны на поклон приехал, ради нее время выбрал, чтобы с глазу на глаз… На бабу свою ори, а нас с Анной не трогай! – Данила нахлобучил шапку, махом взлетел в седло, и из-под копыт гнедого жеребца только ошметья снега в Артемия Семеныча брызнули.
Он аж задохнулся от злости. Сел на пень и столько ругательных слов в груди закипело! Но говорить их было уже некому – даже звука копыт не слышалось. Стукнул кулаком по коленке и матерно выругался.
Как ни зол был Артемий Семеныч, а заметил: и конь под Данилой добрый, и сам он в справной одежде, в меховых вязаных перчатках, в легких белых катанках – приоделся! Разбогател, что ли? С какого угара? И что за дело хозяйское собирается ставить?
Вернулись Игнат с Никитой и привезли новость: Данила, оказывается, еще вчера приехал в Успенку, с Анной и с каким-то незнакомым мужиком. Приехали на трех подводах и с большой поклажей, закрытой рядном и увязанной веревками. Остановились у Митрофановны. С утра Данила обходил мужиков в деревне и просил прийти вечером к сборне, говорил, что имеется у него большой разговор, и если договорятся, то мужики не пожалеют и смогут в оставшееся до весны время, до пахоты, хорошо заработать.
Артемий Семеныч выслушал новость и, не зная, что сказать, прикрикнул на сыновей, чтобы они поскорее грузили мясо. Зимний день короткий, и надо было засветло вернуться домой и, может быть, побывать у сборни. С одной стороны, Артемий Семеныч очень хотел послушать – чего там суразенок балаболить станет? А с другой стороны – представил, как над ним ухмыляться будут, и гордыня взыграла. Подумав, решил послать сыновей – пускай они сходят, после перескажут…
А в избе у Митрофановны в это время топилась еще с утра, не остывая, печка, на ней кипятилась вода в чугунах и творилась большая уборка. Анна мыла и терла на второй половине избы, куда Митрофановна редко заглядывала и где изрядно накопилось грязи. Все в руках у Анны ладилось, за работой она пела, голос ее звенел, и скоро полы и стены засияли, на окнах заиграли новые занавески, большая деревянная кровать украсилась множеством подушек, цветным покрывалом и кружевным подзором. Не узнать жилья! Митрофановна только руками хлопала, дивясь хозяйской хватке работящей девки. И еще дивилась: ушли по осени беглые жених с невестой с одним заплечным мешком, а вернулись с добром на трех подводах. Уж не зарезал ли Данила богатого купца на большой дороге?
