Рудник «Веселый» (СИ) - Боброва Ирина
Но Тимофея не было в гроте…
Мы с Петром переглянулись, но ни он, ни я ничего не сказали. Пётр открыл ноутбук, сверился с картой, и по берегу подземной реки, осторожно, чтобы не повторять прошлых ошибок, мы дошли сначала до скифского коридора, а после до пещеры с некрополем. И замерли, обнаружив Тимофея сидящим в самом начале ряда деревянных колод. Лицо у старика было умиротворённым, счастливым, будто перед смертью он получил награду…
— Яшка, вот если бы я верил во всё это, то у меня бы сейчас волосы на голове зашевелились… — сказал Ботаник таким зловещим голосом, что я ни на минуту не усомнился: волосы у него на голове точно встали дыбом.
— Давай-ка выбираться, Петьк, а то чувствую, ещё чуть-чуть — и мы с тобой рядом с ним сядем…
К посту Михалыча вышли без приключений, если не считать того, что перепугали мужика чуть не до смерти. Увидев нас, он заорал и стал быстро-быстро креститься.
— Вот ей-богу больше ни грамма! Ни стопки! Сгинь! Господи, спаси и сохрани…
— Да с ума сошёл, что ли? Ты что, Михалыч?
— Свят-свят-свят… допился до белки… — только и добились мы в ответ.
Но мешать мне звонить он не стал, напротив, отшатнулся, чтобы невзначай не задеть, когда я потянулся к аппарату. Потом, услышав, как я ору в трубку на диспетчера, он протянул руку и осторожно потрогал меня.
— Настоящий… А мы уж вас схоронили с полгода назад… Ведь искали — всё обшарили — нету! — И тут же, просияв, добавил: — Ну, значится, пить можно, не белка есчо!
— Какое сегодня число? — холодея, спросил его я.
— Да апрель уже. Первое, — ответил дежурный.
— Михалыч! — схватил я мужика за грудки. — Михалыч, плохая шутка!
— Яш, отпусти его, — Пётр положил руку на плечо, успокаивая меня, а другой ткнул в журнал. Я посмотрел на дату, потом на перепуганного Михалыча и, ни слова не говоря, пошёл за напарником к узкоколейке.
Уже сев в вагонетку, обратил внимание на Петькину счастливую физиономию.
— Ботаник, ты с чего так светишься?
Петро просиял, похлопав сумку с образцами — я и не заметил, что он её так и не выпустил из рук, и не сразу понял, про что он сказал: «Получилось»…
Уже потом, через два часа, в РИПовском вертолёте, с рацией в руках, снова кричал:
— Быстро! Палыч, быстро отправляй безопасников к Аллочке!!! Некогда объяснять… Палыч, ты где?!! — но шеф уже меня не слушал, в микрофон доносились приглушённые команды по селектору…
— Да не переживай ты так, — успокаивал меня Пётр, — тот психопат, скорее всего, остался под завалом. А если и выбрался, ну сам подумай, как он быстрее нас в городе окажется? И потом, ты же предупредил, а Пал Палыч всё сделает, чтобы ничего не случилось…
Я был благодарен ему, но в душе нарастала тревога: если Аркадий всё-таки успел проскочить до завала, то неизвестно, когда он выбрался на поверхность. В любом случае, при любом раскладе — раньше нас.
Внизу мелькали грязно-белые квадраты полей, расчерченные дорогами, крыши домов, зелёная кипень барнаульского бора змеилась широкой лентой, а я смотрел на снег, ещё плотно лежащий по опушкам и полянам леса, на голые, ещё не пустившие первый лист деревья, и в голове эта картина не накладывалась на, казалось бы, недавнее буйство охры и багрянца, не соединялась с вот только что бывшим вокруг осенним великолепием. Полгода, полгода просто вычеркнуло из жизни…
Глава десятая
И всё-таки Бог есть…
Я молился. Впервые в жизни молился Богу. Кем бы он ни был, пусть поможет! Молился всю дорогу, пока летели в Барнаул. И потом, когда ехали с аэродрома, арендованного у военной части, когда РИПовская машина неслась по Павловскому тракту, тоже молился. И хотя подсознательно был уверен, что не успею, беда случится, вид машин «скорой помощи» и милицейских газиков возле моего дома оказался последней каплей — меня будто бросили в котёл с кипящим маслом. Те несколько минут, пока Петька и Пал Палыч пытались докричаться до меня, я горел в аду, я умирал вместе с грешниками в расплавленной лаве, я жарился на сковородке… Мне показалось, что жизнь кончилась…
— Яшка!!! Яшка, да слушай же!!! — Ботаник хлопал меня по щекам. — Яш, да живы они, живы!
— Пётр Аркадьевич, пропустите врача, — спокойно попросил Пал Палыч. Он тоже был здесь, видимо, с самого начала, приехал с безопасниками.
Едкий запах привёл в чувство. Я хватал ртом воздух, а врач в синей медицинской куртке не убирал вату, пропитанную нашатырным спиртом, от лица.
— Всё… — Я встал, покачнулся. — Что с Аллой?
— В больнице Алла Леонидовна. И ребёнок тоже. Оба живы, — ответил Пал Палыч, затягивая на шее галстук — тоже переволновался, бедняга. Кажется, он до сих пор неравнодушен к Аллочке.
Безопасники не могли много рассказать, только то, что к их приезду соседи уже вызвали полицию и скорую помощь. Что произошло до приезда людей из концерна, я узнал позже. От жены. Меня к ней допустили на следующий день.
Она рассказывала монотонно, будто говорила о другом человеке, не о себе. Я не хотел слушать, не хотел, чтобы Аллочка заново переживала весь этот ужас, но она спокойно сказала:
— Яша, всё в прошлом. Прошло. И… мне, наверное, надо от этого освободиться.
— Алюсь, ты была права. Прости меня, мне нужно было рассказать о себе всё. Но вот тупо было стыдно. Не мог.
— Т-ссс… — она приложила к моим губам пальцы, останавливая. — Не надо, Яша. Не надо… Пусть всё так и останется — мы вместе, и мы появились друг для друга на свет, когда впервые увиделись в офисе. Ты помнишь, как это было?
— Помню. Такое разве забудешь?.. — ответил ей я и мысленно простонал: «Вот я дура-а-ак!..» Ведь только сейчас понял, почему Алла так разъярилась перед поездкой на рудник, почему собрала вещи и ушла от меня! Я же тогда в машине сказал, что наша жизнь друг для друга началась с того момента, когда мы с ней впервые встретились — едва ли не теми же словами, которые повторила сейчас она! А впервые увидели друг друга мы на том самом злополучном новогоднем корпоративе, после которого утром проснулись в одной постели. И хоть убей, я не помнил, как мы в ней оказались и что там вообще делали! И потом не нашёл ничего лучшего, как просто потихоньку сбежать, оставив ключи от своей квартиры на тумбочке. Э-эх…
Аллочка улыбнулась, а я, запустив пальцы в волосы, взъерошил их и виновато, исподлобья, посмотрел на жену:
— Так у нас всё-таки что-нибудь было тогда или…
— Или, — лукаво посмотрев на меня, она склонила голову к левому плечу, но тут же будто тень пробежала по её лицу:
— Яш… мне потом так страшно было… А сразу… я даже не поняла, что надо испугаться.
— Алюсь, может, не нужно?.. Потом…
— Нет. Надо. Иначе будет вот здесь, — она приложила руку к груди, — камнем… Понимаешь, я тогда полностью сосредоточилась на ребёнке. Чтобы не думать, что ты погиб… нельзя было так думать… Понимаешь, я всё это время, пока тебя не было, жила только ребёнком. Сосредоточилась на нём полностью, думала только о нём — чтобы не думать, что ты умер, что я никогда тебя больше не увижу. Чтобы не чувствовать себя виноватой каждый раз, как только вспомню, из-за каких пустяков разозлилась на тебя…
Алла отказывалась верить, что я умер. Она вернулась в дом на Невском проспекте и занялась ремонтом. Её зелёную «тойоту» знали на всех оптовых базах, где-то закупала шпатлёвку, то заказывала цемент, то выбирала обои. Алла сильно изменилась. Выражение её лица стало мягким, в глазах появился свет, какой бывает только у беременных женщин. Сын. У неё будет сын. Ей хотелось, чтобы этот ещё не рождённый ребёнок был счастлив. Она разговаривала с ним, и для неё тогда это был единственный важный собеседник. Жизнь вошла в колею, ни что не нарушало её размеренного течения. После ремонта некоторое время отвлекалась на интерьер, особенно тщательно подбирая мебель для моего кабинета…
Алла помолчала, подняла на меня усталые, припухшие глаза и, взяв стакан воды, отпила глоток. Осторожно поставила на прикроватную тумбочку. Я понимал, что ей нужно выговориться, выплеснуть весь ужас происшедшего, но не торопил её…
