Андрей Величко - Канцлер империи
А еще в Англии вышла в свет книга Уэллса «Просыпающаяся Россия». Автор оказался настолько любезен, что послал мне экземпляр с автографом, но к тому времени я это творение уже внимательнейшим образом прочитал. Сразу могу сказать – вышло у него неплохо, он правильно сделал, что прервал работу над «Войной в воздухе» – в том мире у него получилась редкостная муть, и в этом пока выходило то же самое. А новый труд являлся вполне приличной публицистикой с элементами художественности – в частности, Найденов у него получился как живой. Со страниц книги вставал образ дремучего хама и грубияна с тонкой и возвышенной душой, врожденным стремлением к справедливости и большими способностями в области естественных наук. Кроме того, была отмечена моя любовь к кошкам и даже в какой-то мере к людям.
Наш поход в столовую настолько впечатлил Уэллса, что он посвятил ему отдельную главу. Сначала он распинался на тему о бесплатности оного заведения, но недолго. Зато потом целую страницу описывал, как мы с ним не полезли без очереди! Более того, он не поленился узнать, что я так не поступал вообще никогда, и сделал из этого вывод о моей простоте, доступности в общении и демократизме. Не спорю, что-то такое во мне действительно есть, но главной причиной была планировка столовой – зайдя в коридор между раздачей и ограждением, обойти кого-нибудь впереди стоящего можно было только в очень высоком прыжке или на четвереньках.
Следующее, на что Уэллс обратил внимание читателей, был тот факт, что за соседним столом с нами обедала компания рабочих (это были механики из гаража), а чуть дальше – четверо высших чиновников. Тут, правда, он дал маху, ибо это были комиссары, причем, насколько я помнил, все третьего ранга, однако его ошибка понятна – ведь их мундиры почти не отличались от моего. И кончалась глава риторическим вопросом: возможно ли увидеть такое в английском парламенте? Который позиционируется как образец демократии, в то время как Гатчинский дворец есть гнездо одноименного Коршуна, то есть самая сердцевина неприкрытой диктатуры.
Наибольший же интерес представлял конец книги. В нем говорилось, что при сохранении теперешних темпов развития Россия через пятнадцать – двадцать лет настолько обгонит весь остальной мир, что рыпаться будет поздно. А это значит, как писал Уэллс, что в ближайшее время мы станем свидетелями того, что весь этот самый мир будет пытаться предотвратить такое развитие событий, и скорее всего силовыми методами.
Вот хрен вам, подумал я, если начнется настоящая война, посторонних свидетелей в ней не будет. Будут только ее поджигатели, солдаты и жертвы…
Глава 19
Я отложил прочитанные по диагонали бумаги из министерства двора. Нет, все-таки пора что-то делать с этой шарагой! Чувствуют, паразиты, что Гоша их вот-вот упразднит, ну и исходят активностью. Вот опять возбудились, все им мой статус в связи с женитьбой покоя не дает. Мол, нехорошо, когда императрица-мать по всем установлениям является всего лишь княгиней, ибо я князь! А значит, меня надо снабдить каким-нибудь оригинальным ярлыком. Дальше у авторов разыгралась фантазия, и их понесло. Среди предлагаемых титулов были «младший базилевс», «рекс-патриос» и даже «василеопатор». Представив себе, во что превратят остряки последнее наименование, я хмыкнул – скорее всего получится что-нибудь вроде «Вася-епатор»… Однако данное чтиво привело меня к интересному открытию. Я еще немного напряг мозги – не ошибаюсь ли я? – и, убедившись, что нет, глянул на недавно появившееся в углу моего стола табло со светодиодами. Оно показывало, кто из обитателей Гатчины в данный момент находится в своем кабинете. Часть светодиодов была просто зеленая, а часть, означавшая особо важных лиц, – двухцветная. Например, светодиод Ли-старшего в данный момент горел красным, что означало: на месте, но занят таким делом, от которого без крайней необходимости лучше не отрываться. А вот Татьянин диод светился зеленым, и я, сняв трубку, напросился к ней на чашку кофе.
Отпив пару глотков и сказав Танечке дежурный комплимент, я перешел к делу:
– У меня к вам небольшая просьба. Надо разузнать одну вещь. В принципе я и сам могу, но мне как-то неудобно… Как фамилия моей жены, Марии Федоровны – Романова, Найденова или еще как-нибудь?
Секунд пять Татьяна непонимающе смотрела на меня, а потом, еле успев поставить на стол чашку с кофе, захохотала:
– Ой, шеф, не могу, предупреждать же надо… Какой гриф секретности будет иметь эта операция? И вам только фамилию, или, может, мне сразу и словесным портретом озаботиться? Ладно, не обижайтесь, сейчас сделаем.
Разумеется, я и не думал обижаться.
– Прямо у нее и узнаю, – потянулась к телефону Татьяна. – Это вам неудобно спрашивать у жены: «Дорогая, как твоя фамилия?», а мне-то можно… Здравствуйте, Мария Федоровна, это Татьяна. Можете уделить мне пару минут? Спасибо, Леночка хорошо, только все уши мне прожужжала: «Хочу такого котика, как у Насти». А Настенька как?
Дальше Танечка только слушала, изредка вставляя междометия, но наконец смогла перейти к делу:
– Мария Федоровна, мне даже как-то неловко… Но для одного документа потребовалась ваша фамилия, а я, к своему стыду, ее не знаю. И не задавать же подчиненным такие вопросы? Понятно… Да, слушаю вас. Шефа? Через час пойду к нему на доклад. Хорошо, передам. Спасибо, Мария Федоровна, до свидания. – Татьяна повесила трубку и обратилась уже ко мне: – В общем, шеф, это действительно не такой простой вопрос. Например, какова была фамилия моей сестры Ольги до замужества?
– Разумеется, Оболенская! – несколько удивился вопросу я. – Потому что никаких бумаг, где написано, что она Кубышкина, в природе уже давно не существует.
– Если считать по бумагам, то ваша жена носит фамилию Романова. Ни одного документа, где она зафиксирована как Найденова, нет. Во всяком случае, Мария Федоровна не знает об их существовании. Выяснить?
– Нет, спасибо, я уже узнал все, что хотел.
Вечером у меня была встреча с Гошей, на которой я хотел в числе прочих обсудить еще и этот вопрос. Состоял он в вопиющем пренебрежении почти всеми величествами своими гражданскими правами. Ибо каждый российский подданный имел право получить паспорт – до всеобщей обязанности дело еще не дошло, но двигалось к ней. А этот документ пока был только у моей племянницы, да и то старого образца.
Но Гоша начал с того, что объявил: он решил наконец-то отправить министра двора Фредерикса на пенсию, ибо надоел. Но в силу длительной беспорочной службы эта пенсия выглядела как пожалование титула графа и назначение на должность местоблюстителя двора, которая, впрочем, не подразумевала ни власти, ни обязанностей – только оклад и пожизненное право присутствовать на всех императорских церемониях. Дело было в не только, скажем так, недалекости бывшего барона, а ныне графа, но и в его приверженности устоям. В частности, он никак не мог одобрить брак Гоши и втайне надеялся, что Маша, понимая всю неравность этого союза, и вести себя будет соответствующе… Ага, разбежался – племянница тут же начала наводить свои порядки, а недовольные с треском вылетели из Зимнего, причем некоторые прямиком в Гатчину. Но окончательно барона подкосила моя женитьба на Мари. Мир в его глазах пошатнулся, и жизнь потеряла почти весь смысл. Неоднократные призывы его величества сделать двор если не прибыльным, то хотя бы безубыточным предприятием он просто не понимал, а если бы и понял, то все равно ничего бы не смог предпринять. И теперь Гоша спросил, нет ли у меня на примете подходящей кандидатуры на роль министра двора.
