Вальтер Скотт - Антикварий
— Верно, верно! — воскликнул антикварий. — Упасть в моем мнении? Нисколько! Таким вы еще больше мне нравитесь. Теперь каждый из нас может порассказать кое-что о другом, и мне уже не так стыдно, что я тогда так осрамился с этим проклятым преторием, хотя все еще убежден, что лагерь Агриколы должен был находиться где-то поблизости. А теперь, Ловел, будьте, милый друг, откровенны со мной. Почему вы оставили свою страну и ремесло ради праздного пребывания в таком месте, как Фейрпорт? Боюсь, из-за склонности к лени!
— Пожалуй, что так, — ответил Ловел, терпеливо перенося допрос, от которого ему неудобно было бы уклониться. — Но я так оторван от всего мира, у меня так мало друзей, которыми я бы интересовался и которые интересовались бы мною, что само одиночество уже доставляет мне независимость. Тот, чья счастливая или несчастливая судьба касается его одного, имеет полное право поступать сообразно своим желаниям.
— Простите, молодой человек, — сказал Олдбок, ласково кладя руку ему на плечо и круто останавливаясь. — Sufflamina[250], потерпите немного, пожалуйста. Я буду исходить из того, что у вас нет друзей, с которыми вы могли бы делиться достигнутым и которые радовались бы вашим успехам в жизни, что нет людей, которым вы были бы обязаны в прошлом, или таких, которым вы могли бы оказать покровительство в будущем. Тем не менее вам надлежит идти вперед по стезе долга, ибо вы обязаны отчетом в своих действиях не только обществу, но и тому высшему существу, которое вы должны смиренно благодарить за то, что оно сделало вас членом этого общества и дало вам силы служить себе и другим.
— Но я не замечаю в себе таких сил, — уже несколько нетерпеливо отозвался Ловел. — От общества я не прошу ничего, лишь бы оно позволило мне идти моим жизненным путем, не толкая других, но и не разрешая другим толкать меня. Я никому ничего не должен, я располагаю средствами для совершенно независимого существования, а мои потребности так скромны, что эти средства, хотя они и ограниченны, покрывают их с избытком.
— Ну что ж, — промолвил Олдбок, сняв руку и готовясь вновь двинуться по дороге, — если вы такой философ, что довольствуетесь теми средствами, которыми располагаете, мне больше нечего сказать. Я не могу присваивать себе право давать вам советы. Вы достигли acme — вершины совершенства. Но каким образом Фейрпорт стал убежищем для такой философии самоотречения? Это похоже на то, как в старину последователь истинной религии нарочно поселялся среди всевозможных язычников Египта. В Фейрпорте нет человека, который не был бы преданным поклонником золотого тельца, нечестивого мамона[251]. Даже я, друг мой, настолько заражен дурным соседством, что иногда сам испытываю желание стать идолопоклонником.
— Мое главное развлечение — литература, — ответил Ловел. — К тому же обстоятельства, которых я не могу касаться, побудили меня — по крайней мере на время — оставить военную службу. Я избрал Фейрпорт как место, где я могу предаваться своим занятиям, не подвергаясь соблазнам, обычным в более изысканном обществе.
— Так, так! — с глубокомысленным видом произнес Олдбок. — Я начинаю понимать, как вы истолковали для себя девиз моего предка. Вы кандидат в любимцы публики, хотя и не в том плане, как я раньше подозревал. Вы стремитесь блистать как писатель и надеетесь достигнуть этого трудом и настойчивостью?
Прижатый к стене любопытством старого джентльмена, Ловел решил, что лучше всего будет оставить его в заблуждении, в котором никто, кроме самого мистера Олдбока, не был виноват.
— Временами я бываю так глуп, — ответил он, — что лелею подобные надежды.
— Ах, бедняга! Ничего не может быть печальнее, если только вы, как это иногда случается с молодыми людьми, не вообразили себя влюбленным в какую-нибудь дрянную девчонку, что, как справедливо говорит Шекспир, значит спешить к смерти, бичеванию и повешению разом.
Он продолжал свои расспросы, причем иногда любезно брал на себя труд и отвечать на них. Увлекаясь археологическими разысканиями, добрейший джентльмен охотно строил теории на предпосылках, часто не дававших для этого надежного основания. И будучи, как, наверно, заметил читатель, достаточно самоуверен, он не терпел, чтобы его поправляли — как в области фактов, так и в области их оценки — даже лица, специально занимавшиеся вопросами, о которых он рассуждал. Поэтому он продолжал расписывать Ловелу его будущую литературную карьеру.
— С чего же вы думаете начать вашу писательскую деятельность? Впрочем, догадываюсь: поэзия, поэзия, нежная соблазнительница юности! Да, смущение в ваших глазах и жестах подтверждает это. А к какому виду поэзии вас влечет? Намерены ли вы воспарить на самые высоты Парнаса или порхать вокруг подножия этой горы?
— Я до сих пор пробовал перо лишь в нескольких лирических стихотворениях.
— Я так и предполагал: чистили перышки и порхали с ветки на ветку. Но, я уверен, вы готовитесь к более смелому полету. Заметьте, я отнюдь не рекомендую вам посвятить себя этому малоприбыльному занятию. Но вы говорите, что нисколько не зависите от переменчивых вкусов публики?
— Совершенно верно, — подтвердил Ловел.
— И что вы не намерены избрать более деятельный жизненный путь?
— Пока я решил так, — ответил молодой человек.
— В таком случае мне остается лишь предложить вам свой совет и помощь в выборе темы ваших работ. Я сам опубликовал два очерка в «Археологическом вестнике»[252] и, таким образом, могу считать себя опытным автором. Одна работа — это критика хирновского[253] издания Роберта Глостера[254], она была подписана «Исследователь». Вторая же, за подписью «Изыскатель», касалась одного места у Тацита[255]. Могу упомянуть еще об одной статье в «Журнале для джентльменов»[256], привлекшей в свое время немало внимания. Она была посвящена надписи Oelia Lelia[257]. Подпись была «Эдип». Вы видите, я не новичок в делах сочинительства и владею его тайнами. Поэтому я не могу не понимать духа и интересов времени. Теперь я снова спрашиваю вас: с чего вы думаете начать?
— Я еще не думаю о печатании.
— Ну, это не годится! Во всех ваших начинаниях вы должны считаться с публикой, бояться ее. Давайте посмотрим… Сборник небольших стихотворений?.. Нет, такая поэзия обычно залеживается у книготорговца. Необходимо что-либо солидное и в то же время привлекательное. Только не романы или новомодные уродливые повести! Вы должны сразу прочно стать на ноги. Давайте посмотрим… Что вы думаете о настоящем эпическом произведении? О величественной исторической поэме в старом вкусе, плавно текущей на протяжении двенадцати или двадцати четырех песен? Сделаем так: я вам дам сюжет — пусть это будет битва между каледонцами и римлянами, «Каледониада», или пусть она называется «Отбитое вторжение». Такое заглавие подойдет к нынешнему вкусу и даст вам возможность включить кое-какие намеки на современность.
