Александр Красницкий - Гроза Византии
— За что?
— За твое сообщение… Иди же, иди! Вы отвечаете мне за него…
Солдаты, окружив тесным кольцом морехода, поспешно ушли.
Изумленный и перепуганный моряк, конечно, и не думал о сопротивлении. "А что — этот набег? — думал, направляясь ко дворцу, Василий. — Михаил слаб и беспомощен… Может быть, это будет для меня предпоследней ступенью к трону… Вардас скоро умрет, и тогда порфирогенет останется один… Бывали примеры. Упранда был конюхом, а стал Юстинианом, да еще великим. Отчего бы и мне не взять с него пример? Только, вот, Михаил стал заметно охладевать к Ингерине, он не так уже нежен с нею… Нельзя ли и это повернуть на свою сторону?”
Такие мысли занимали Македонянина во всю остальную дорогу.
Когда он подошел к преддверью дворца, он вдруг улыбнулся, но потом лицо его приняло снова холодный, бесстрастный вид.
11. В ПРЕДВИДЕНИИ ГРОЗЫ
Возвратившись во дворец, Василий немедленно прошел на половину дяди императора, Вардаса, недавно еще полного владыки великолепной Византии и всех покорных ей стран.
Но болезнь не боялась того, кто был для Византии большей грозой, чем ее новый «Нерон» — Михаил порфирогенет.
Теперь она приковала старика к постели и терзала его, лишая всех физических сил; ум же Вардаса был свеж и неприкосновенен.
Больной правитель от души обрадовался приходу Василия.
В ловком умном Македонянине Вардас видел именно такого человека, какой был необходим для негласной опеки над не выходившим из нетрезвого состояния Михаилом.
Вместе с тем старик был вполне уверен, что Василий не возьмет всю власть в свои руки, пока он будет жив, и, стало быть, он, Вардас до своего смертного конца останется тем же, чем был большую часть жизни, то есть, неограниченным владыкой Византии.
Сверх всего этого Василий нравился Вардасу и по своим личным качествам.
Детство и ранняя юность, проведенные в полной свободе в родных горах Македонии, наложили на него неизгладимую печать. Он не был так лукав, коварен, льстив и, вместе с тем, труслив, как другие приближенные порфирогенета. В его речах и суждениях выказывался редкий природный ум; его меткие замечания вызывали восторг у старого политика, и он начинал от души желать, чтобы после него власть перешла в руки этого Македонянина. При входе Василия лицо больного озарилось довольной улыбкой.
— Будь здоров, могущественный! — приветствовал его вошедший.
— Это ты, Василий? Какое же здоровье? Смерть уже витает надо мной… Что скажешь?
— Есть вести, и даже много вестей, но не скажу, чтобы они были отрадными.
— Ты меня пугаешь… Что?
— Пока я ничего не могу сказать точно, но скажи, могущественный, как ты прикажешь поступить, если Византии будет грозить нападение варваров?
— Каких? Опять аланы? Болгары?
— Ты знаешь, мудрейший, от них не осталось и следа…
— Тогда кто же?
— За морем, в Скифии, поселились норманны, их называют варяго-россами…
На лице Вардаса отразилось волнение.
— Они! Вот, чего я боялся более всего!
— Так ты уже имел их в виду?
— Как же! Я давно боялся и ждал их… Это — такая гроза, которую трудно избыть даже Византии, перенесшей немало невзгод… Что перед ними аланы, венгры, болгары, персы? Они — ничто!
— Почему же?
— Вот почему… Веришь ли ты мне, Василий? Я готов вести с тобой речь. Что такое наши враги? Все это народы, изведавшие сперва меч римлян, а потом и те наслаждения, которые давал Рим. Они сильны, свободны, могущественны, но в жилах каждого их них уже течет яд Рима…
Яд наслаждения жизнью. Они видели разврат римской жизни, и его прелесть для них кажется привлекательною. В этом их разложение. Они ничтожны, потому что корень их подточен Римом. Если бы франки или аллеманны тронулись на нас, я бы смеялся… Они были бы мне жалки… Но теперь я дрожу…
— Но почему же? — переспросил Василий.
— Потому что, имея во главе жалкую кучку чужеземных храбрецов, на нас поднимаются славяне… Ты знаешь этот народ? Нет? Так я расскажу тебе о нем. Это народ-богатырь. Мы исчезнем с лица земли, будем стерты первым встречным «слова Вардаса оправдались: в 1211 году Константинополь попал под власть крестоносцев — первых встречных по отношению к Византии», но этот дивный народ, эти русские — так они называют теперь себя — будут жить в веках. Это девственный народ. Он не знает ни лжи, ни обмана. И врагу, и другу он смело глядит в глаза. Никто не посмеет его ни в чем упрекнуть. Наше счастье, что у него до сих пор не было единого вождя; но теперь он явился — и дрожит Византия, и так же будет дрожать перед ним и весь мир, потому что великие душевные силы хранятся в нем… Я могу только удивляться, как эти витязи до сих пор не обращали на нас внимания… Вардас замолчал, как бы подавленный тяжестью этого, так неожиданно полученного, известия.
Молчал и Василий.
Ему Византия не была так близка, как больному правителю, но все-таки он стоял столь близко к кормилу правления этого великолепного судна, что начал смотреть на него, как на свое собственное достояние, и теперь страшился близкой грозной опасности, потому что боялся, как бы надвигающаяся гроза не лишила его этого достояния.
— Откуда же они явились, эти славяне, мудрейший? — спросил он, наконец, Вардаса, несколько собравшегося с мыслями. — И отчего Рим не обратил на них внимания?… Разве трудно ему было покорить их?
— Не только что трудно, но даже невозможно…
— Почему же?
— Я уже сказал тебе, судьба за них…
— Но Рим спорил с судьбой…
— И пал в этом споре.
— Да, ты прав, но в своем падении он увлек и тех, кто был починен ему; ты же сам сказал, что он обессилил все народы, которые попали под его власть.
— Прежде всего, в своей гордости он не обратил на славян внимания, он не предусмотрел того, что разрозненные племена могут соединиться в один могучий народ, перед которым задрожат его же твердыни… И вот, теперь это случилось…
— Но что же делать?
— Я не знаю, я ничего не знаю пока, — с горем и отчаянием в голосе прошептал Вардас, — ум мой от недуга и лет ослабевает. Он потерял свою прежнюю остроту, и я теряюсь перед этой новой грозой.
Вардас чуть не плакал в порыве душившего его волнения.
— А где Зоя? — вдруг вспомнил он. — Отчего ее не видно?
— Она скрылась…
— Как? Она?
— Да, где она и эпарх Анастас — не известно никому.
— Но что заставило ее решиться на такой поступок? Кажется, она не имела причин жаловаться на Византию!
Василий поспешил рассказать Вардасу все, что он успел узнать о Зое и причинах ее побега.
Больной правитель слушал его с большим вниманием.
— Ты и теперь не видишь, что судьба против Византии? — спросил он.
