Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)
— Что же это за тайна?
— Если я отвечу вам вслух, это перестанет быть тайной.
— Все равно, говорите.
— Ваше высочество настаивает?
— Да.
Бальзамо поклонился.
— В Шёнбруннском дворце, — сказал он, — есть кабинет, который носит название Саксонского благодаря стоящим там восхитительным фарфоровым вазам.
— Да, и что же? — спросила принцесса.
— Этот кабинет является частью личных апартаментов ее величества императрицы Марии Терезии.
— Вы правы.
— В этом кабинете она имеет обыкновение заниматься частной перепиской…
— Да.
— Сидя за великолепным, работы Буля, бюро, который был подарен императору Францу Первому королем Людовиком Пятнадцатым…
— Все, что вы до сих пор сказали, верно. Однако то, о чем вы говорите, может знать кто угодно.
— Наберитесь терпения, ваше высочество. Однажды, около семи утра, когда императрица еще не вставала, ваше высочество вошли в этот кабинет через дверь, известную лишь вашему высочеству, так как из всех августейших дочерей ее величества императрицы ваше высочество — самая любимая.
— И что дальше, сударь?
— Вы, ваше высочество, подошли к бюро. Ваше высочество, должно быть, помнит об этом, потому что с тех пор прошло ровно пять лет.
— Продолжайте.
— Вы, ваше высочество, подошли к бюро, где лежало незапечатанное письмо, которое императрица написала накануне.
— И что же?
— Ваше высочество прочли это письмо.
Принцесса слегка покраснела.
— Прочтя письмо, ваше высочество остались им недовольны, потому что потом вы взяли перо и собственноручно…
Казалось, Мария Антуанетта почувствовала стеснение в груди. Бальзамо продолжал:
— Ваше высочество зачеркнули три слова.
— Какие же это были слова? — с живостью спросила дофина.
— Это были первые слова письма.
— Я вас не спрашиваю, где были эти слова, я спрашиваю, что они выражали.
— Должно быть, слишком сильную привязанность к лицу, которому было адресовано письмо. Вот в чем заключалась слабость, о которой я говорил и которую в определенных обстоятельствах можно было бы вменить вашей матери в вину.
— Так вы помните эти три слова?
— Да, я их помню.
— Вы можете их повторить?
— Разумеется.
— Повторите.
— Вслух?
— Да.
— «Мой дорогой друг».
Закусив губу, Мария Антуанетта побледнела.
— Не желает ли ваше высочество, — спросил Бальзамо, — чтобы я сказал, кому было адресовано письмо?
— Нет, я хочу, чтобы вы мне это написали.
Бальзамо достал из кармана записную книжку с золотой застежкой, написал на первом листке несколько слов золотым карандашом, оторвал листок и с поклоном протянул его принцессе.
Мария Антуанетта взяла листок и прочла:
«Письмо было адресовано любовнице короля Людовика Пятнадцатого маркизе де Помпадур».
Принцесса удивленно взглянула на человека, выражавшегося так ясно, четко, почти не испытывая волнения. Разговаривая с ней, Бальзамо почтительно кланялся, но она чувствовала, что он подчиняет ее себе.
— Все это правда, сударь, — сказала она, — и, хотя мне неизвестно, каким образом вы узнали все эти подробности, я готова повторить во всеуслышание, потому что не умею лгать: все это правда.
— В таком случае, — сказал Бальзамо, — прошу позволения вашего высочества откланяться. Надеюсь, ваше высочество убедились в безобидности моих премудростей?
— Отнюдь нет, сударь, — возразила задетая за живое принцесса, — чем больше я убеждаюсь в вашей премудрости, тем больше настаиваю на том, чтобы вы предсказали мне судьбу. Вы ведь говорили о прошлом, а я хочу знать, что меня ожидает в будущем.
Принцесса разволновалась, чего ей не удалось скрыть от присутствовавших.
— Я готов, — согласился Бальзамо, — однако осмелюсь просить ваше высочество не торопить меня.
— Я никогда не повторяю дважды «я хочу», а вы помните, сударь, что я однажды уже произнесла эти слова.
— Позвольте мне хотя бы посоветоваться с оракулом, — умоляюще проговорил Бальзамо. — Я должен узнать, могу ли я открыть будущее вашему высочеству.
— Доброе ли, плохое ли, я хочу его знать, вы меня поняли, сударь? — продолжала Мария Антуанетта. — В хорошее предсказание я не поверю, сочтя его за лесть. Плохое буду считать предупреждением. Но каким бы ни было ваше предсказание, обещаю, что буду вам за него признательна. Итак, начинайте.
Принцесса произнесла последние слова тоном, не допускавшим ни возражений, ни промедления.
Бальзамо взял пузатый графин с узким и коротким горлышком — мы о нем уже упоминали — и поставил на золотую чашу.
Вода осветилась, запрыгали зайчики, отражаясь в перламутровых стенках сосуда и в сверкавшей воде. Казалось, пристальный взгляд прорицателя читал таинственные знаки, начертанные в глубине сосуда.
Все смолкло.
Бальзамо поднял хрустальный графин и, в последний раз внимательно на него взглянув, опустил на стол и покачал головой.
— Что там? — спросила дофина.
— Не смею сказать, — отвечал Бальзамо.
Выражение лица принцессы словно говорило: «Ну, подожди, я умею заставить заговорить даже тех, кто предпочитает молчать».
— Потому что вам нечего мне сказать? — громко спросила она.
— Есть вещи, которые никогда не должно говорить царствующим особам, ваше высочество, — отвечал Бальзамо, всем своим видом давая понять, что готов ослушаться даже приказания принцессы.
— В особенности, — продолжала она, — когда они выражаются в слове «нечего».
— Меня останавливает совсем не это, ваше высочество, скорее напротив.
Дофина презрительно усмехнулась.
Бальзамо казался смущенным. Кардинал смеялся ему в лицо; барон, подходя к нему, проворчал:
— Ну вот, мой колдун истощился: ненадолго его хватило. Теперь недостает только, чтобы на наших глазах все эти золотые чашки превратились в фиговые листки, как в восточной сказке.
— Я бы предпочла простые фиговые листки всему этому великолепию, устроенному господином Бальзамо ради того, чтобы быть мне представленным.
— Ваше высочество! — сказал Бальзамо, заметно побледнев. — Соблаговолите припомнить, что я не добивался этой чести.
— Ах, сударь, совсем не трудно было догадаться, что я захочу вас увидеть.
— Простите его, ваше высочество, — едва слышно пролепетала Андре, — он думал, что поступает хорошо.
— А я вам говорю, что он поступил дурно, — возразила принцесса так тихо, что ее слышали только Бальзамо и Андре. — Неприлично высказывать свое превосходство, унижая старика. А когда наследница французского престола готова пить из оловянной кружки, принадлежащей честному дворянину, ее не следует заставлять брать в руки золотой кубок шарлатана.
