Охотники за курганами - Дегтярев Владимир

—

Так, — сообщил Олейников, — три сотни коней берем. До устья реки Бии, куда указано следовать, они протянут. Дальше будет видимо. Просят по три рубля за лошадь. Много, дорого. Это цена русских, закаменских лошадей.

Князь посмотрел на киргизов. Купить коней по ими же объявленной цене — себя уронить. Да и по линии движения пойдет дурная весть о дурных деньгах в экспедиции. Ночью потом не поспишь — пойдет сплошная барымта.

Заметил краем глаза, что Олекса сумел отлить Егера водой.

—

Беги, суена мать, за своими солдатами! — крикнул Егеру князь. — Да смотри, собери там все до гвоздика!

Егер поискал глазами своего коня, не нашел, махнул рукой и побежал повдоль реки за пять верст к тобольской переправе.

С другой стороны, помышлял Артем Владимирыч, сходя с коня и направляясь к аксакалам, под угрозой силы негоже творить покупки. В следующий раз хоть тыщщу верст скачи по степи, ни лошади не найдешь, ни инородца, хоть малого, хоть старого.

Деньги на животное тягло — тысяча рублей серебром, специально отложенные, — лежали в пяти кожаных кисеях в «сундуке» ученого посланника, при Гербергове.

—

Стучи в «сундук», — сказал есаулу Артем Владимирыч, — забери деньги.

Есаул понятливо кивнул, и лениво поехал к переднему вагенбургу.

Князь, подойдя пешим к сидевшим на лошадях аксакалам, оказал невиданное для них уважение. Путаясь в халатах, старики разом послезали с деревянных седел, корча поясницу и кривя ноги. Князь первым же и сел на молодую травку, подсупонив под себя ноги. Киргизы сели напротив.

Разговор пошел на тюркском языке и быстро закончился. Князь предложил за триста коней по два с полтиной рубля за голову. Но еще сто рублей давал вперед, «на слово» — за сто пудов ячменного зерна. Через два месяца то зерно киргизцы должны были доставить к месту, где Бия впадает в Обь.

Сии условия — стоимость коней и оплата зерна вперед для киргизцев, если вести торг меж собой, имели обыденную меру. Но за будущий ячмень русским баскармой давалась трехкратная цена! Что означало сытую весну всему роду, явную возможность купить у более ленивых юртовщиков триста баранов! А это — уже и сытое лето, и даже приработок в серебряной теньге!

Степняки понимали, конечно, что их так, оборотом, подкупают и на другие дела. Например — не грабить русского обоза. Однако прокопченные лица не выразили ни удивления, ни протеста. Надо было жить, а урусов нынче окрест стало много. Очень много. И часто — они при оружии.

Подъехал есаул Олейников, скинул меж сидящих пять кожаных мешочков, приятно звякнувших. В мешочках лежало по двести серебряных рублей.

—

Считать? — спросил князь аксакала, сидевшего посередине своих.

Тот, не моргая, покачал головой:

—

Джок.

Князь все же развязал суровый шнурок. Есаул подсуетился и немедля развернул перед сидящими свою дорожную кошму. Артем Владимирыч высыпал на кошму из кисы увесистые серебряные кружочки. Быстро отталкивая в сторону киргизцев из кучи серебра по десять монет, князь понял, что считать они не умеют. Вот же непотребность!

Пока левый юртовщик сгребал деньги и клал возле себя, князь пересчитал второй мешок, третий и почал считать четвертый.

—

За коней, — пояснил он. — Здесь шестьсот рублей. Еще сто пятьдесят сейчас сочту.

Аксакалы согласно кивнули, снова отгребли серебро в свою сторону.

Князь встряхнул четвертый мешочек. Отсчитывая оттуда сто пятьдесят рублей, к уже высыпанным шести сотням, князь заметил, что в кисе нехватка. Рублей восьмидесяти. Пришлось развязать и пятый мешок, чтобы без промаха рассчитаться.

Рассчитался, в душе пугаясь пропаже денег.

Отсчитанную последнюю сотню рублей — за ячмень — старший из аксакалов завернул в свой пояс, но пояс не надевал.

Князь поднял глаза.

Есаул Олейников нарочно достал из-под епанчи свой нательный крест и постукивал по нему пальцем.

Понятно.

Князь снял свой нательный литого золота крест и положил крыж на кожаные мешочки с серебром и пояс старика.

Перекрестился:

—

Богом своим клянусь, что счет деньгам — правильный.

Киргизы разом провели обеими ладонями по бородам, плюнули на

три стороны, поднялись и стали готовить коней к отъезду. Старший обернулся, сказал как бы смехом:

—

Однако, баскарма, ты не спросил — где искать наш род… Мало ли чего может произойти на земле до зимы! Как тогда свой ячмень найдешь? Говорю тебе сам — мы морьи из народа маньягир, зимовка наша в пределах Мунгалии, там, где место зовут — У к Ок. А летовка наша — к востоку от аулов Варна. Легко отыскать, однако.

Князь про себя ругнулся. Опять оплошал! Ему, русскому, так легко намекнули, что он — дурак! Но надо же и ответить аксакалу!

—

Знаю, вижу, — с ленцой отозвался князь по-русски. — Ты халат запахиваешь встречь солнцу, а конь твой носит налобник из металла темиролва. Древней работы тот налобник, и это — голова асийского зверя именем Грифон. Его, точно ты сказал, — имеют право носить только племена земли У к Ок — Трех Стрел, что кочуют у границ Мунгалии. Ну а подковы на твоем коне — керуленской работы, но посажены на копыто русским гвоздем барнаульских коновалов. Найду вас быстро!

—

Шайтан бекши! — взвизгнул один из стариков и, не сев на лошадь, побежал от чертовой проницательности русского человека. Оставшиеся киргизы тихо повели своих коней за убежавшим. В их тороках покойно позвякивало русское серебро.

Джунгары взяли купленный конский косяк в полукруг, гортанно взвизгивая, погнали животных к переправе у Тобольска.

Красиво шли кони, резво и размашисто.

Эх, жизнь! Сильна она, жизнь!

Князь дополна груди вздохнул пыльного воздуха, наполненного едкой конской выработкой, сладковатой горечью жестких трав, угаром угольев от вяло тлеющих кострищ. Сильна перед человеком жизнь, и жить — надо!

—

Олейников, — не повышая голоса, сообщил князь, пересчитав остаток серебра в пятой кисе, — денег не хватает в четвертой кисе. У кого брал?

—

Ворон… ученый немчин давал кисы… Александр Александрович Гербертов изволят спать.

—

А часом, ты не унюхал…

—

Есть, Ваше сиятельство, — переступив ногами, сообщил есаул Олейников, — разит из «сундука», как из кружальной бочки… Так ты тем охальникам башки разве снесешь?

—

Это — будем посмотреть. Гербергова мне разбуди и пусть сюда идет.

Через малое время перед сидящим с поджатыми накосяк ногами князем стоял Гербертов. От него свеже несло вином. Князь, отвернувшись, матерно выругал особого посланника Императрицы.

Из путаных, пьяных, да в присутствии есаула объяснений Александра Александровича стало ясно, что Джузеппе Полоччио вчерась обыграл его в карты и пришлось особенному посланцу Императрицы, дабы не ронять чести, заимствовать толику серебра — 85 рублей из походной казны для расчета по чести. Что будет возмещено.

—

При возврате экспедиции в Тобольск, — чутка помедлив, досказал Гербертов.

—

А возвращать некому будет, — намеренно и весело подмигнув есаулу, рассмеялся князь. — По древнему обычаю воинского похода, сегодня перед походной колонной я тебе башку срублю… Я всех же принародно предупреждал, твое превосходительство, о запрете пьянства на походе! Иди, готовься.

—

Шею умой, — грубо добавил есаул Олейников. — Мне тебя придется сполнять. Противно же… по грязной-то шее… окропленной в церкви саблей… Как по бабам шлындать, так, поди, все части тела себе обмываешь. А как с Богом встречаться — и так сойдет! Тьфу!

Гербергов, чуя звон в ушах, подседая в коленках, по кривой пошел к вагенбургу. Услышал вослед голос князя:

—

Жаль, иноземец нагло пьет при нас. Жаль и того, что ему голову рубить никак невместно. Но опосля похода обязательно накажу его по древнему русскому наказу. И пусть он об этом знает!