Дневник шпиона - Смирнов Николай Николаевич

10 мая. Нота английского правительства опубликована. Керзон составил ее в серьезном тоне, который вообще присущ этому скучному человеку. В предисловии он отводит все возможные возражения против достоверности английских сведений.

Я думаю, он прекрасно понимает, что наши документы не слишком твердо стоят на ногах. Это не помешало ему положить в основу ноты мое рукоделие с небольшой добавкой мелких фактов, касающихся рыбаков в Северном океане, и нелюбезного отношения советской власти к лицам моей профессии.

14 мая. Я никогда не предполагал, что мои бумажки могут произвести такой шум в Европе. После ноты Керзона, как передают газеты, русские рабочие три дня утрамбовывали мостовые Москвы, требуя отставки Керзона. Наш пролетариат тоже издал звук, похожий на ворчанье, а наш доблестный флот, всегда готовый принять участие в свалке, развел пары и двинулся к Петербургу. Трудно представить себе, чем кончится эта история!

15 мая. Сегодня я тихо явился в канцелярию службы и потребовал себе двухмесячный отпуск. Кроме того, я просил Варбуртона, чтобы Долгорукий был зачислен в штат службы по русскому отделу. За последние годы он достаточно хорошо зарекомендовал себя. Варбуртон обещал мне устроить это дело.

20 мая. Отпуск получен, но я пока сижу дома и привожу в порядок свои записи. Вчера у меня был Долгорукий и очень благодарил за доставленное ему место. Теперь он чувствует себя твердо в Англии. Обещает честно работать. Я искренне рад за него, потому что хорошее жалованье поможет ему выпутаться из долгов.

Меня огорчает немного только дед. Он до сих пор не может мне простить моего разрыва с Мабель и постоянно ноет на эту тему.

29 мая. На Пэль-Мэль с автомобиля меня окрикнул лорд Лавентри. Задержал машину и просил подсесть к нему. Спросил:

— Вы на меня в обиде, Эдди? Почему не приходите? Я вас не видел несколько лет.

Я объяснил ему, что часто отлучался из Лондона. Лорд счел объяснение удовлетворительным и предложил мне немедленно отправиться с ним в его поместье около Ричмонда. Я не стал отказываться, и Лавентри приказал шоферу ехать за город.

По дороге лорд рассказал мне, что уже давно забросил чтение, так как у него испортилось зрение. Теперь он интересуется исключительно культурой цветов, и в этой области у него есть достижения.

Действительно, в поместье лорда в оранжереях много цветов. Садовники Лавентри похожи на фокусников. Они работают под руководством лорда и создали массу чудес.

Они исказили все цветы мира, и теперь нельзя даже собачью фиалку назвать по имени. Я положительно запутался в названиях, а лорд в это время смеялся. Очевидно, вся соль этого безумного садоводства — вызвать замешательство посетителей. Перепутаны запахи, формы, цвета. Львиные зевы ловят мух и вьются по проволоке. Дикий виноград цветет ромашками. Розы только черные, и от них пахнет перцем. Таких цветов я не видел и во сне. Целый день мы ходили по оранжереям, но я устал, наконец, и попросил отправить меня в Лондон. Провожая меня, лорд сказал:

— Теперь мы работаем над дальнейшими усовершенствованиями. Я мечтаю получить чисто серебряные лилии и золотую настурцию. Садовники говорят, что это можно сделать только через три года. Приходится подмешивать тончайшую золотую пыль в землю, но цветы не хотят ее впитывать и гибнут. Однако мы их заставим заблестеть, пусть даже на это мне придется истратить все мои деньги.

Из садов Лавентри я привез деду пахнущие чаем ландыши величиной с кофейные чашки. Мне кажется даже, что дед немного обиделся. Он всегда высказывался против неумеренности в личной жизни.

14 июня. Сегодня у меня две новости: я получил письмо от Мабель и в газетах опубликована переписка о ноте Керзона.

Как видно из газет, русские нисколько не испугались. Они согласились уплатить немного денег в компенсацию за расстрелянного шпиона и арестованную журналистку. В этом — все достижения Керзона. Таким образом, международный скандал кончился шуткой. Право, мне досадно, что я претерпел столько неудобств, чтобы доставить десять тысяч фунтов вдове мистера Давидсона, хотя она, конечно, достойная женщина.

Зато письмо Мабель произвело на меня самое лучшее впечатление. Она просит прийти к ней, чтобы переговорить по важному делу. Как истая англичанка, она назначает свидание не сегодня и не завтра, а через неделю.

Ну что же, я пойду к ней через неделю!

23 июня. Я имел длинный разговор с Мабель. Сначала говорили о мелочах: кино, собаках и революции. Но я видел, что это нисколько не занимает ее. После небольшой случайной паузы она вдруг сказала:

— Не удивляйтесь, что я возвращаюсь к прошлому. Есть одно обстоятельство, которое очень мучает меня. Я не имела возможности говорить с вами искренне уже несколько лет. Вы уезжали или отдалялись от меня. Теперь мы можем поговорить. Дело в том, что я беру назад обвинение, которое — помните? — выдвинула против вас. Не забыли?

Я ответил, что никогда ничего не забываю.

— Тем лучше, — сказала Мабель. — Я виновата перед вами и теперь прошу прощения. Я поверила анонимному письму, вы не хотели оправдываться. Я очень страдала тогда, хотя не подавала вида. Три года я не знала, что мне делать. Но наконец придумала. Теперь я сама оправдала вас.

— Каким образом?

— Я просила отца навести справку по интересующему меня вопросу. Ведь он свой человек во всех министерствах. Мне было очень трудно сделать это, но я пересилила себя. Теперь, две недели тому назад, он мне сказал определенно, что вы не числитесь ни в одной из этих ужасных служб. Я была так рада. Я ведь не забыла вас. Из этого не следует, конечно, что наш договор восстанавливается. Но лед между нами растаял. Вот и все, что я хотела сказать вам.

— Благодарю вас, — ответил я и вежливо поклонился.

Заявление Мабель застало меня врасплох. Я даже не знал, как на него реагировать. Но решил не слишком обнаруживать радость. Поэтому перевел разговор на другую тему:

— А как японский язык? Ведь вы, кажется, хотели выучить его?

— Да, конечно. Но теперь в этом нет особой нужды. С этой минуты ничто меня не мучает.

Все это очень похоже на рассуждения ребенка, а не женщины, которая собирается на ближайших выборах выставить свою кандидатуру в палату. Как умен наш закон, выдерживающий дам до тридцати лет в гостиных и на теннисных площадках!

А в общем, мне повезло. Естественно, что полковник не мог сообщить своей дочери ничего, кроме того, что сообщил. Как я не догадался раньше посоветовать Мабель обратиться именно к этому источнику!

Прощаясь с Мабель, я поглядел на нее нежно и обещал часто бывать у нее. Но, по правде сказать, я успел отвыкнуть от нее за последние годы. Однако думаю, что старые отношения восстанавливаются скорее, нежели налаживаются новые.

Мабель пригласила меня прийти к ней на политический обед, который она устраивает на следующей неделе в связи с провалом политики консерваторов.

Этим приглашением она, конечно, хочет подчеркнуть, что теперь безусловно мне доверяет!

25 июня. У меня был Гроп. Он сделал мне обстоятельный доклад о всех новостях, но, прежде чем уходить, заявил, что должен говорить еще об одном важном деле.

— Но я в отпуску, Гроп, — сказал я ему. — Нельзя ли говорить о деле, когда мой отпуск кончится?

— Это не канцелярское дело, сэр, — ответил Гроп тихо. — Это ваше личное дело. Княгиня Долгорукая вернулась в Лондон и теперь решила жить здесь отдельно от мужа. Может быть, вы посетите ее, сэр?

— Ни в каком случае.

— Но она очень хотела бы видеть вас. Ей надо объясниться с вами.

— Откуда вы все это знаете?

— Я был у нее. Ведь мы с ней успели подружиться, когда я по вашему поручению отвозил ее во Францию. Теперь два года прошло, и она вернулась. Она говорила мне, что послала вам около сорока писем, но вы не ответили ей.

— Совершенно верно. Они все лежат в моем столе нераспечатанными. И будет гораздо лучше, если она перестанет тратиться на марки и конверты.