Джеймс Купер - В Венеции
— Я слышал об этом Антонио, — сказал этот молодой сенатор, по имени Соранцо. — Мне говорили об его успехах на гонке. У него, кажется, был соперник браво Джакопо?
Глухой ропот прокатился по толпе.
— Говорят, этот Джакопо вспыльчив и жесток, и, может быть, он хотел расплатиться с ним за свою неудачу.
Более сильный ропот доказал успех этого внушения.
— Джакопо расправляется только кинжалом, — сказал предводитель рыбаков, наполовину убежденный, но все-таки сомневаясь еще…
— При случае подобный человек может всегда воспользоваться и другими средствами для удовлетворения своей злобы. Вы разделяете мое мнение, синьор?
Сенатор Соранцо обратился чистосердечно с этим вопросом к одному из членов Тайного Совета. Тот казался удивленным возможностью этого предположения, но ограничился лишь кивком головы.
— Джакопо — виновник его смерти! — закричали в толпе. — Старый рыбак победил браво, и ему понадобилась кровь, чтобы смыть этот стыд.
— Все будет расследовано с строгим беспристрастием, — сказал дож, повернувшись, чтобы подняться на лестницу, и затем добавил:- Пусть выдадут денег на панихиды… Уважаемый батюшка, я прошу вас позаботиться об этом теле, и лучше всего вы сделаете, если проведете ночь около него.
По тайному приказанию инквизиторов далматинская гвардия вернулась в казармы. Через несколько минут все было приготовлено. Из собора принесли гроб, положили в него тело и подняли над ним балдахин.
Отец Ансельм шел впереди процессии, которая, пройдя в главные ворота дворца, перешла через площадь.
Глава XXIII
Причалив к набережной, все рыбаки пошли за похоронной процессией. Донна Виолетта и ее наставница с тревогой прислушивались к удалявшемуся шуму.
— Они ушли, — сказала донна Флоринда.
— Да, и скоро полиция придет нас разыскивать.
— Их не видно! Бежим.
В одну минуту дрожавшие от волнения беглянки очутились на набережной. Пьяцетта была совершенно пуста. Глухой шум, как беспокойное жужжанье пчел, доносился со двора дожа.
— Там что-то неладно, — сказала гувернантка.
Вдруг они услышали приближавшиеся шаги. Человек в костюме лагунского рыбака шел со стороны Бролио.
— Монах поручил мне передать вам это, — сказал он, оглядываясь вокруг.
Он передал донне Флоринде клочок бумаги и, получив монету, поспешно скрылся.
Благодаря яркому лунному свету донна Флоринда могла прочесть несколько слов, написанных рукой, хорошо знакомой ей еще с молодости:
«Спасайтесь Флоринда! Нельзя терять ни минуты. Набегайте людных улиц и как можно скорее ищите убежища».
— Но куда же бежать? — вскричала она растерянно.
— Куда бы ни было, лишь бы скрыться, — ответила донна Виолетта. — Идите за мной.
Вскоре они очутились под аркадами Бролио. Первой мыслью донны Виолетты было пойти упасть к ногам дожа, который приходился ей дальним родственником; но, услышав доносившиеся со двора крики, она поняла невозможность пробраться к дожу. Через минуту они очутились на мосту, перекинутом через канал святого Марка. Несколько матросов, стоя на своих фелуках, с любопытством посмотрели на них, но вид испуганных женщин, скрывавшихся от толпы, не заключал в себе ничего такого, что могло бы привлечь особенное внимание.
С моста они вдруг увидели массу людей, шедших им навстречу вдоль набережной. Видно было, как блестело оружие; слышались равномерные шаги дисциплинированного войска. Далматинская гвардия в полном составе выходила из своих казарм. Страх охватил обеих беглянок. Они вбежали в первую попавшуюся дверь. Навстречу им вышла девушка.
— Вы здесь вполне в безопасности, синьоры, — сказала она своим мягким венецианским акцентом, — за этими стенами никто не посмеет вас тронуть.
— Чей это дворец? — спросила донна Виолетта, переводя дыхание. — Я надеюсь, что здесь не откажут в гостеприимстве дочери Пьеполо?
— Вы желанная гостья, синьора, — сказала венецианка, низко кланяясь.
— Скажи имя твоего хозяина, чтобы мы могли попросить у него приема.
— Святой Марк.
Донна Виолетта и гувернантка остановились на минуту.
— Может быть, сами того не зная, мы вошли во дворец?
— Этого не могло случиться, потому что канал отделяет вас от палат дожа; но святой Марк и здесь распространяет свою власть. Поверьте мне, что здесь, в тюрьме, при помощи дочери тюремного смотрителя, вы можете найти совершенно безопасный приют.
— Как тебя зовут, дитя мое? — спросила донна Флоринда, в то время как ее спутница молчала от удивления. — Мы тебе очень благодарны за твою готовность оказать нам услугу в такой тяжелый для нас момент… Как твое имя?
— Джельсомина, — ответила скромно девушка. — Я единственная дочь тюремного смотрителя; я видела, как вы бежали по набережной, скрываясь от далматинцев, с одной стороны, и от толпы — с другой, и я подумала, что в такую минуту и тюрьма может вам показаться на время желанным убежищем.
— Твоя доброта не обманула тебя. Не можешь ли ты проводить нас в какое-нибудь менее людное место?
— Не беспокойтесь, сударыня, вы здесь в совершенной безопасности, — сказала Джельсомина, проводя их коридором в квартиру своего отца, откуда она увидела их бежавшими в испуге по набережной. — Сюда никто не входит, кроме меня и моего отца, да и он мало бывает дома, занятый по службе.
— Но у вас есть прислуга?
— Никого, сударыня. Дочери тюремного смотрителя приходится делать все самой.
— Ты нам окажешь большую услугу, — сказала донна Флоринда, — если примешь меры, чтобы нас никто не увидел. Я знаю, что мы тебя этим сильно затрудняем, но ты будешь вознаграждена за все. Вот тебе деньги.
Джельсомина ничего не ответила. Она остановилась, и ее обыкновенно бледные щеки покрылись ярким румянцем.
— Я не хотела тебя обидеть, — сказала донна Флоринда, пряча кошелек. — Ты должна быть снисходительна, видя наш страх.
— Я понимаю ваше опасение и приму все меры, чтобы скрыть ваше присутствие.
Джельсомина вышла, оставив донну Виолетту с ее наставницей одних.
— Я не ожидала встретить такую деликатность в тюрьме! — воскликнула донна Виолетта.
— Не всякому слуху можно верить; как во дворце много несправедливости и грубости, так не надо без доказательств осуждать все, что происходит в тюрьме.
Джельсомина скоро вернулась.
— У тебя есть отец, Джельсомина? — спросила патрицианка, взяв за руку молодую девушку.
— Да, я не лишена этого счастья.
— Конечно, это большое счастье, потому что отец не решился бы продать свою дочь из честолюбия или интереса. А мать твоя тоже жива?
