Роже Нимье - Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя
— Но я должен открыть вам одну вещь,— заметил он.
— Говорите, я слушаю,— отозвался знаменитый ученый.
— Речь идет о письмах, — и тут у д'Артаньяна перехватило дыхание. — Эти письма я хранил в своей подушке. И вот как-то утром, заметив, что шуршание мешает вам спать, я решил подыскать иной тайник.
— Оно ничуть даже мне не мешало.
— Опираясь на костыли, я подошел к ящику, где мы спрятали договор…
— О, я вас слушаю.
— Я сунул мои письма в зеленую папку.
— Но договор, д'Артаньян, договор?
— Как раз в этот момент вы начали просыпаться. Чувствуя, что времени у меня в обрез, я переложил договор в другую папку, в красную, которая была на дне одного из ваших чемоданов.
— Отлично помню, вы попросили меня тогда дать вам платков.
— Именно там проклятый Ла Фон и обнаружил договор. На следующий день. Вовеки себе не прощу!
— Д'Артаньян, вам абсолютно не в чем себя упрекать. Ла Фон исчез вместе с папкой, положенной в наш секретный ящик.
— Но как же он разнюхал о тайнике?
— А очень просто. У меня была сильнейшая лихорадка, и я бредил во сне.
— Таким образом, Ла Фон взял мои письма вместо договора.
— Да, так мне представляется дело.
— Выходит, договор все еще в ваших вещах?
— О, я полагаю, чуть помятый, немного опаленный… Но я немедленно распоряжусь, чтоб собрали воедино все, что осталось от летательного аппарата и от багажа.
— Куда ж вы велели отнести все это?
— На чердак.
— Скорее на чердак!
— Позвольте только мне встать на ноги. И Пелиссон крикнул свои ноги.
XLII. …С ТЕМ, ЧТОБ ТОТЧАС ЕГО УТРАТИТЬ
Но появилась всего одна нога.
Левая или правая — безразлично, важно, что она была одна. На вопрос о недостающей конечности нога указала пальцем в пол, сообщив, что внизу его сотоварищ утешает женщину, делая это с заботливостью, столь свойственной африканцам, в особенности принцам.
Этой женщиной была прекрасная Мадлен.
Поддерживаемая этой ногою, которая стала для нее и плечом, и рукой, Мадлен преодолела ступеньки лестницы, отделяющие ее от лейтенанта мушкетеров и маршала Франции.
— Что с вами, мадмуазель? — осведомился д'Артаньян,которого жалобы госпожа Тюркен донимали все больше.
— Мой муж… -Ну?
— Уехал…
— По-моему, превосходная новость. Вы сожалеете об этом человеке?
— О нет!
Но стенания хозяйки становились, однако, все громче.
— Объяснитесь, мадмуазель, — сухо заметил д'Артаньян. — Вы орошаете пол той самой водицей, которую господин Тюркен не терпел, в чем, собственно, был прав.
— Но ведь он уехал не один.
— Как? Этот малый вам изменил?
— Нет. Но…
— Но?
— Взял с собой все мои сбережения… ваш багаж…
— Мадам Тюркен, — вступил в разговор Пелиссон де Пелиссар. — Нам нужна точность. Нам не обойтись одними только рыданиями и междометиями. Вы сказали, что Тюркен исчез.
— Это значит, что…
— Отвечайте только «да» или «нет». Нога № 1, отпустите госпожу Тюркен, она и без вашей помощи устоит на месте. Итак, Тюркен уехал?
-Да.
— Он известил вас об этом письмом? -Да.
— Письмо было коротким? -Да.
— Что там было? Мадлен Тюркен молчала.
— Извините. Он утверждал, что ваша совместная жизнь был адом, что вы отравляли друг другу существование, что ваше супружеское ложе походило более на решетку, на которой поджаривают грешников и что…
— Нет.
— Тогда я разрешаю вам прочитать письмо. Что там было?
— «Я уезжаю».
— У этого скота образцовый по краткости слог.
— Поторопитесь, друг мой, — вмешался д'Артаньян. — Вы даете ему преимущество во времени.
— Он унес с собой весь наш багаж? -Да.
— Вы имеете в виду мои гобелены, мои гербарии, мои мази и вообще все то, что было у меня в чемоданах?
— Да.
— Вы имеете в виду также весь мой научный багаж, то есть шестнадцать тысяч листков, исписанных мною, которые я оставил на хранение в погребе?
— Да.
— О, вот как! — заметил Пелиссон де Пелиссар с потрясающим хладнокровием. — Полагаю, что ущерб в науке скажется на Западе не менее, чем на три века вперед и только не раньше 1950 или 1960 года она оправится от удара.
— А те вещи, что были на чердаке? — принялся в свою очередь расспрашивать женщину д'Артаньян.
— Вот именно. Остатки летательного аппарата и чемоданов.
— Он тоже прихватил их с собой? -Да.
Пелиссон де Пелиссар повернулся к д'Артаньяну.
— Я полагаю, что мир на земле так же, как наука, претерпит значительный урон.
— Отнюдь, мы догоним негодяя.
— Негодяи легки на ногу.
— Но ведь этот будет, конечно, останавливаться во всех кабаках, какие только подвернутся ему на дороге.
— Мадам Тюркен?
— Слушаю вас, господин маршал.
— Ваш муж проделал все это самостоятельно?
— Нет.
— Человек, который ему помогал, — его родственник?
— Да.
— Он уже появлялся здесь?
— Нет.
— Дело осложняется. Значит, он где-то таился?
— Да.
— Был болен?
— Нет.
— Находился в заключении? -Да.
— Он оттуда бежал? -Да.
— О… Человек невысокого роста?
— Да.
— Лысый?
— Да.
— Глаза, как буравы?
— Да.
— Человек, который наводит страх, даже если он промелькнул где-то неподалеку?
— Да.
— От него исходит запах серы?
— Да.
— А если принюхаться, то и гвоздики?
— Да.
— Мой дорогой д'Артаньян, спешить бесполезно. Совершенно очевидно, что Ла Фон всплыл вновь и что он заодно с Тюркеном.
— Тем более надо бросаться в погоню.
— Нет. Ибо Ла Фон — это молния. Вы его не нагоните.
— Не будем терять времени, мой друг. Пусть я малость отощал, но ноги еще при мне. Мадлен, дитя мое, не знаете ли вы в каком направлении скрылся этот мерзавец, ваш муж?
— Я полагаю, он поскакал во Фландрию.
— Почему именно во Фландрию?
— Чтоб завладеть там моим приданым, которое оставлено на хранение у одного из моих дядей.
И Мадлен зарыдала вновь, оросив при этом огромные черные ручищи Ноги № I.
— Д'Артаньян, мне представляется, что все складывается чудесно.
— Вы полагаете?
— Ну, разумеется. Во-первых, Ла Фон похитил ваши письма, считая, что он похищает договор, и его отправили в Бастилию, чтоб отблагодарить за такое достижение… Вовторых, из Бастилии он сбежал, чему я, зная эту бестию, не дивлюсь, и вошел в сговор со своим пособником Тюркеном. В-третьих, оба они похитили все оставшееся имущество и присвоили себе договор или же то, что еще от него осталось.
