Александр Кердан - Крест командора
Начальники команд Чудинов и Змиев тут же, каждый на свой лад, повторили приказ.
Строй сломался. Все двинулись к реке.
Стоя по колено, а то и по пояс в бурной воде, принялись грузить на лодки припасы и снаряжение, загодя сложенные поблизости в кипы. Орудия и ядра с превеликим трудом втащили на две самые большие плоскодонки, глубоко просевшие под их тяжестью.
Наконец погрузка была завершена. С флагманской посудины бабахнул сигнальный выстрел, и караван, состоящий из десятка русских лодок и стольких же ительменских долблёнок, вёслами вспучивая мутную воду, медленно двинулся вверх по течению. По берегу его провожали женщины-ительменки, чьи русские мужья отправились в поход. Рядом сновали лохматые собаки из острожка, которых хозяева не взяли с собой, дабы лаем не выдали место нахождения отряда.
Вскоре женщины и собаки скрылись из вида. По берегам было пустынно и тихо. Только иногда попадались медведи, ловящие на перекатах красную рыбу, начавшую нерестовый ход. Завидев лодки, медведи никакого страха не проявляли, напротив, демонстрируя силу, вставали на задние лапы, отпугивая нежданных гостей. В другое время звери стали бы желанной добычей, но теперь было не до них.
На вторые сутки, к полуночи, верстах в пяти от захваченного ительменами острога пристали к берегу. Не разводя огня, провели совет. Решили, что здесь отряд разделится на две части. Спешнев возглавит меньшую – сухопутную, состоящую из тридцати наиболее боеспособных казаков, а Гвоздеву достанется начальствование над теми, кто продолжит путь по реке.
План дальнейших действий был таков. Люди Спешнева обойдут острожек с тыла и отрежут восставшим путь к отступлению, а отряд Гвоздева атакует ительменов со стороны реки.
Пожелав друг другу удачи, приятели расстались.
Гвоздев приказал прекратить в лодках всякие разговоры и повел караван дальше. Двигались в густом, молочном тумане, часто останавливались, прислушивались.
К рассвету туман рассеялся, и взору открылся Нижне-Камчатский острог. Его нельзя было узнать. Казачьи дворы вокруг были сожжены, церквушка во имя Святой Троицы разрушена. Только у самых ворот острожка уцелел один двор. Попов не смог сдержать радостного возгласа, узнав собственную избу, но тут же прикусил язык – Гвоздев показал ему кулак.
Они успели зайти выше острога по течению и подгрести к берегу, прежде чем были обнаружены ительменскими дозорными.
Истошный крик огласил утро. Скрываться больше не было смысла.
Гвоздев приказал бить в барабан и повёл отряд на штурм.
Однако с ходу взять острог не получилось: выяснилось, что у них нет с собой ни лестниц, ни тарана.
Ительмены заперли ворота изнутри и засыпали нападающих стрелами. Двое казаков были ранены. Дав по обороняющимся залп из ружей, нападающие отошли.
Гвоздеву не оставалось ничего иного, как на почтительном расстоянии окружить острог живым кольцом и дожидаться подхода Спешнева.
Спешнев появился через пару часов. Раздосадованный тем, что не взяли острог с ходу, он попенял Гвоздеву на торопливость, кликнул толмача и отправился на переговоры с осаждёнными.
Гвоздев поплёлся следом. За ним увязался и Сорокоумов, нацепивший на бок кривую татарскую саблю и заткнувший за пояс два заряженных пистоля.
Переговорщики подошли к караульной башне и стали выкрикивать Харчина по-русски и по-ительменски.
Долго никто не отвечал. В конце концов из бойницы осторожно высунулась Федькина голова:
– Чего нада, начальника? – спросил он по-русски.
Это простое обстоятельство вывело Сорокоумова из себя. Он даже подскочил на месте и возопил тонко, по-бабьи:
– Вот гад, по-нашенски гутарит! А надысь прикидывался, што ништо не разумеет! Я ведь тя, Федька, курва ты и есть, ужо достану…
Спешнев взглядом осадил его и, оборотясь к Харчину, спросил как можно миролюбивее:
– Зачем ты, тойон, людей наших побил?
Ответа не последовало.
– Отвечай! Коли тебя чем обидели, так и скажи! – настаивал Спешнев.
Напоминание об обидах подействовало.
Харчин долго кричал что-то на своем языке. Потом уже по-русски, скороговоркой, начал перечислять оскорбления, нанесенные Огненными людьми его народу. Он жаловался, что служилые люди нарушают обещание, берут с каждого селения по два ясака в год, насильничают жен камчадалов, а их самих превращают в рабов…
– Так людям большого тойона делать не можно! – завершил свои излияния Харчин и погрозил Сорокоумову кулаком.
– Погодь, тойон, – мигом построжел Спешнев, – не тебе указывать, как государевым людям себя вести. Ежели с чем был не согласен, так говорил бы начальственному человеку. А жило-то жечь, зачем?
– Начальника не любит детей Кутки. Начальника слушает, но не слышит, что они говорят, – уклончиво сказал Харчин.
– А храм Божий пошто порушил, нехристь?
– Начальника не любит детей Кутки! Кутка не любит, когда его не слышат… – как заведенный, повторил Харчин.
Пустые препирательства обрыдли Спешневу. Он негромко выругался и отошел в сторону, уступая место главного переговорщика Гвоздеву.
– Вот, что, тойон, – сурово сказал Гвоздев, – выводи-ка своих людей из острожка по добру, предай их на волю суда Ея Императорского Величества. Я – начальный человек, обещаю тебе, что ни один волос с ваших голов не упадет! До законного разбирательства, конечно…
Гробовое молчание послужило ему ответом.
Гвоздев еще более добавил жести в голосе:
– Не дури, тойон! Ежели не сдашься сам, приступом возьмем! Тогда пощады не жди!
– Дети Кутки смерти не боятся! – неожиданно рассмеялся Харчин. – В подземном мире жить лучше, чем терпеть обиды от Огненных людей!
Смех камчадала окончательно вывел Сорокоумова из себя. Он выскочил из-за спины Гвоздева, одним махом вырвал из-за пояса пистоль, прицелился.
– Стой, дурень! – взревел Гвоздев, но Сорокоумов уже спустил курок.
Когда дым рассеялся, Харчина не было видно.
Но из бойницы высунулся ствол фузеи и громыхнул ответный выстрел. Пуля, выпущенная не прицельно, пропела высоко над головами и все же заставила Сорокоумова и остальных вздрогнуть и пригнуться.
– Все назад, в укрытие! – приказал Спешнев.
Они скорым шагом, то и дело оглядываясь, пошли в лагерь. По ним больше не стреляли.
По дороге Спешнев и Гвоздев распекали Сорокоумова:
– Какой леший тебя дернул пулять?
– Плетей захотел, Сорокоумов!
Он, несмотря на хромоту, не отставал от них, огрызался:
– Што мне плети! Поглядел бы на вас, господа хорошие, што бы вы запели, ежли б вас заживо, как меня, зажарили… Ку-утка! Я ему, курве, кишки-от на кулак намотаю…
