Константин Бадигин - Корсары Ивана Грозного
— В своем. Новгородских скоморохов помнишь?
— Каких скоморохов?
— Если запамятовал, напомню. Ты приказывал скомороху Кирилке сказывать царю и великому государю про царицу Соломонию и сына ее Георгия52.
Малюта Скуратов кинул быстрый взгляд на Басманова, посмотрел на других опричников, схватился за нож, торчавший из-за пояса.
— Лжешь, замолкни.
— Это ты лжешь, — усмехнулся Басманов. — Угроз твоих не боюсь. Пусть братья, — он кивнул на опричников, — скажут, кто прав.
— Ведомо тебе, Ггигогий Лукьяныч, нет ведь цагского бгата Геоггия, выдумки одни, — примирительно сказал Афанасий Вяземский. — А люди твои в Новом гогоде и иных гогодах пго то слух пущают. Дгугие твои тех людей имают, куют в железа и к тебе в застенок волокут, а пытошные сказки ты цагю носишь. Выходит, пугаешь цагя. А он и так свегх мегы боягскими изменами напуган.
— Я так понимаю, — поддержал всегда хмурый боярин Чеботов, — за царя Ивана надоть держаться. Без него нам жизни нет. Сам ведь сказывал.
У боярина Чеботова бледное вспухшее лицо, будто искусанное пчелами.
— И я тако же мыслю, — посмотрев в глаза Малюте, сказал Никита Одоевский.
Малюта Скуратов задумался. Его, как и всех вельможных опричников, беспокоила накаленная обстановка в государстве. Он знал о желании царя Ивана отъехать в Англию из-за страха перед боярским мятежом. Но у Малюты была своя, особая линия. Он хотел быть единственным советником царя, единственным человеком, которому царь доверял бы свою жизнь.
— Для вас же, братья, стараюсь, — после затянувшегося молчания произнес Малюта. — Если царь бояться не будет, не для чего ему нас, верных слуг, возле себя держать.
— А князя Володимира надо кончить, — опять строго сказал Алексей Басманов, — доведись ему на престол сесть, он нас всех на колья посадит. Не он, так бояре земские. И князя Володимира и старуху Старицкую, как собак поганых, в реку…
— Думаете, вы умнее Малюты Скуратова и я не вижу, откуда и что идет? — взорвался вдруг думный дворянин. — Однако великий государь своему братцу больше веры дает, чем нам, верным слугам.
— Не слова нужны царю, а дело. Человека надо сыскать, которому будто Володимир Андреевич отравное зелье дал, извести брата своего царя и великого князя. А как сыскать, нам учить тебя, Григорий Лукьяныч, не приходится.
— Ладно, спорить не время, — согласился Малюта Скуратов, по привычке пригладив бороду, — на то мы верные царские слуги, чтобы царя сберегать, а его врагов рубить без жалости и отдыха.
— Понял наконец, — ухмыльнулся Иван Чеботов, — а то ломается, словно красная девица.
— И еще задача, братья, — опять вмешался Алексей Басманов, — дело важное.
— «Важное»! — пробурчал Малюта. — Сколь у тебя дел важных?..
— Мария Темрюковна, царица, больна. Жить ей осталось немного. Значит, царю другая жена понадобится. А нам, опричнине, не все равно, кто царицей будет. Так я говорю?
Вельможные собеседники согласно наклонили головы.
— Ну вот. Катерину Ягеллонку царю теперь не взять, она свейской королевой стала. Значит, великий государь природную русскую будет искать. А кто у нее в родне окажется, может, и враги наши! Станут царице в уши дуть, а она царю печалиться. И кто знает, куда дело пойдет. Ночная кукушка, говорят, дневную завсегда перекукует. Глядишь, и опричнине конец. Отдадут нас, грешных, на суд земщине… Надо найти ему такую жену, чтобы красива была, и опричнину любила, и чтобы родня ее тоже нас любила.
— Марию Темрюковну братец научил, — вмешался Иван Чеботов, — так она каждую ночь царю плакалась: «Боюсь-де я, нас могут вороги жизни лишить! Нужны-де нам верные люди для бережения». Царь и приблизил нас, опричников, к себе. А новая жена может супротив наговорить.
— Как ты мыслишь, Алексей Данилович, с какой стороны к этому делу подойти? — спросил Малюта Скуратов.
— Пусть царь объявит смотрины. А мы со всей Русской земли ему красавиц пригоним. И по сердцу поможем выбрать, знаем, какие ему нравятся.
Скуратов засмеялся, щуря узкие глаза.
— А твое дело, Григорий Лукьяныч, лекарей да повивальных бабок научить, какая невеста пригодна для царской радости, а какая нет и по каким статьям ущерб имеет. Невест, что земские бояре будут предлагать, надо отмести.
Малюта опять засмеялся.
— Здесь я промашки не дам, все в лучшем виде устрою. И царю смотрины посоветую.
Братья-опричники выпили еще по чаше меда во здравие великого государя.
— Цагь дгугим стал, не шутит, как пгежде, все думает, — сказал Вяземский, — и зла в нем больше.
Еще поговорили о том о сем.
На дворе залаял цепной пес. В дверях раздался настойчивый стук. Опричники посмотрели друг на друга. Никита Одоевский побледнел.
— Неужто от царя?
Малюта молча поднялся с места, снял с гвоздя связку ключей, пристегнул их к поясу и стал медленно спускаться по крутой лестнице.
Послышались приветственные возгласы. Снова заскрипели лестничные ступени. В комнате появился Малюта, а с ним низенький щуплый старичок с живым и умным лицом.
— Аникей Федорович в гости к нам, — сказал Скуратов, изобразив на своем лице радость. — И кстати угадал. Праздник у Машеньки, родилась сегодня. Товарищи, — он показал на опричников, — поздравить пришли.
Осторожный Малюта кривил душой — день рождения Машеньки давно миновал. «Не обнесли бы перед царем, будто мы здесь изменные дела замышляем», — пришло ему в голову.
Аникей Федорович поклонился. Он дышал тяжело: лестница его утомила. Опричники вежливо ответили. Царь любил и жаловал Строганова.
— Сколько же ей минуло, твоей Машеньке, Григорий Лукьяныч? — спросил купец с ласковой улыбкой.
— Двенадцать годочков, скоро заневестится.
Аникей Федорович полез в кошель из замши, висевший на поясе с левого боку, и вынул белую холщовую тряпочку.
В тряпочке оказались золотые серьги, а в них, на подвесках, граненые рубины, большие, как желуди.
— Мой поминок53, Григорий Лукьяныч, — сказал Строганов, отдавая серьги. — И пожелай ей здоровья и хорошего жениха… Денек сегодня бог послал пригожий. В небе облачка нет, тихо, и солнышко яркое.
Малюта Скуратов подарок принял, поблагодарил. Старика Строганова опричники усадили в красный угол под иконами.
— С просьбишкой я к тебе, Григорий Лукьяныч, — сказал, отдышавшись, Аникей Федорович. — Помоги. Хочу государя Ивана Васильевича увидеть и с ним говорить по тайному делу.
— Болеет царь, — скорбно вздохнул Скуратов, — вторую неделю к себе никого не пускает. Почему челобитную царю в приказ не подашь?
