Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин
И ближайшие три дня Лора, Бертина и Генрих были неразлучны. Они ездили на машине за город, осматривали Мюнхен, побывали в театре, в концерте.
Фрау Эльза сначала радовалась, что присутствие Бертины избавляло её от лишних волнений, связанных с наблюдением за дочкой и Генрихом. Но вскоре она поняла, что допустила ошибку. Бертина, не скрывая, кокетничала с Генрихом, и как ни была фрау ослеплена любовью к дочери, у неё всё же хватило объективности признать, что Лоре трудно конкурировать с Бертиной. Пришлось фрау вновь взвалить себе на плечи трудные и кропотливые обязанности матери, которая хочет выдать дочь замуж. Да и поведение Генриха начало её серьёзно беспокоить. Он увивался вокруг Лоры, говорил ей комплименты, был внимателен и любезен с девушкой, но до сих пор даже не намекнул на нечто большее, нежели чувство брата. Возможно, в этом повинна Бертина. Уж чересчур по-родственному относится к ней Генрих. Называет кузиной, во время поездок они по очереди ведут машину, а Лора сидит сзади одна и скучает.
Не знала, да и не могла знать фрау Эльза, что Генрих одинаково ненавидит и Лору, и Бертину. Ненависть эта вспыхнула внезапно, после вечеринки у Бертгольдов. Утром, как было условлено, Бертина пришла к Лоре и преподнесла ей подарок, слишком оригинальный для молодой девушки – это была плеть, как выяснилось позже, сделанная по специальному заказу Бертины. Получив её, Лора в каком-то диком экстазе обхватила кузину за шею и начала душить её поцелуями. Потом тут же, в комнате, стала размахивать нагайкой, словно секла кого-то. Взглянув на свою «сестричку», Генрих призвал на помощь всю выдержку, чтобы самому не ударить Лору. Лицо девушки, её глаза, раздувающиеся ноздри, вся фигура говорили о диком садистском наслаждении, охватившем её, как только к ней в руки попала плеть.
– Это точная копия плети, с которой я хожу по лагерю, – пояснила Бертина, с улыбкой наблюдая за кузиной.
Генрих молча кивнул.
– Я хочу знать ваш адрес, давайте переписываться, предложила Бертина, как только Лора убежала к матери показывать подарок.
Генрих машинально назвал адрес, думая совсем о другом. Перед ним всё ещё стояло искажённое бешенством и такое отвратительное в эту минуту лицо Лоры.
– Мама не разрешает ехать на ферму! – чуть не плача, пожаловалась Лора, вернувшись.
– А зачем ехать на ферму? – не понял Генрих.
– Чтобы испробовать подарок, там у нас работают русские девушки…
Генрих выхватил из рук Лоры плеть, но опомнился и сделал вид, что взял её только для того, чтобы рассмотреть. Внешне это была обычная плеть, но между кожаными полосками была вплетена гибкая проволока. Генрих размахнулся и изо всей силы ударил по спинке кресла.
– Ой, взгляните, кожа на кресле лопнула, – торжествуя, воскликнула Лора.
Все наклонились. Действительно, спинка кожаного кресла лопнула там, где пришёлся удар.
– Я охотно взяла бы вас, Генрих, надзирателем в лагерь, – бросила Бертина, многозначительно взглянув на Гольдринга.
– А вам часто приходится прибегать к плети?
Бертина начала подробно рассказывать о порядках в лагере. Она была среди своих, и ей нечего было скрывать. Наоборот, фрейлейн Граузамель изо всех сил старалась продемонстрировать перед офицером свою суровость гестаповки – начальницы лагеря.
Крепко сжав кулаки и стиснув зубы, слушал Генрих эти страшные признания. Время от времени он бросал короткие взгляды на Лору, которая впилась взглядом в кузину, чтобы не пропустить ни единого слова из рассказа палача в юбке. С этого момента Генрих возненавидел Бертину и Лору. С каким наслаждением он бросил бы всё ко всем чертям и уехал в Сен-Реми, к Монике. Какой далёкой и какой близкой, безмерно дорогой была для него она сейчас, милая, хорошая, чистая даже в своей ненависти к врагам.
Но бросить всё и поехать в Сен-Реми Гольдринг не мог.
Между фрау и генералом шёл оживлённый обмен телеграммами, и, возможно, не сегодня-завтра сам Бертгольд прибудет в Мюнхен. Итак, надо остаться, надо разыгрывать роль влюблённого. Отвратительно, бесконечно отвратительно, но нужно. Несколько дней фрау Эльза с несвойственным ей героизмом сопровождала молодёжь на все прогулки, принимала участие в их развлечениях, выполняла роль тапёра во время танцев.
И Бертгольд отметил этот героизм, когда поздно ночью, накануне отъезда Генриха, прибыл в Мюнхен. Выслушав подробный отчёт жены о поведении молодых, о мерах, которые она принимала, чтобы охранить интересы дочери от посягательств красивой кузины, Вильгельм Бертгольд ласково дотронулся пальцем до её круглой щеки:
– О, майне катцхен!
И «кошечка» чуть не растаяла от такого необычного проявления супружеской ласки.
Утром, как только Генрих успел побриться и одеться, к нему в комнату вошёл весёлый, возбуждённый Бертгольд. Встреча названного отца с сыном была искренней, тёплой.
– Всё идёт хорошо, всё идёт хорошо! – потирая руки, повторял свою любимую фразу генерал.
– А вам очень к лицу генеральские погоны, герр Бертгольд.
– Всё идёт хорошо, мой мальчик. Наше наступление в России развивается прекрасно. Ещё одно–два усилия, и восточный гигант рухнет на колени перед фатерландом. Конец войне! И сегодня мы уже не будем мечтателями, если задумаемся, а что же мы будем с тобой делать, как строить жизнь после победы?
– И эта победа придёт без моего непосредственного участия! – вздохнул Генрих.
– Не жалей об этом, не жалей, мой милый. Русские дерутся с отчаянием приговорённых к смерти. Поезда с тяжелоранеными сплошным потоком идут с востока на запад. О да, потери наши огромны. Но всё будет, как надо. И я хотел знать, мой мальчик, что ты думаешь о своём будущем?
– Моя карьера целиком зависит от вашей благосклонности и ваших отцовских советов.
– На это ты можешь всегда рассчитывать. А как твои личные дела? Надеюсь, не одна француженка с нетерпением ждёт твоего возвращения в Сен-Реми? Ведь так?
– Я держу слово, данное Лоре, – не знакомиться с другими девушками, только с её подругами.
– А эта, как её… Ну, дочка хозяйки гостиницы, где ты живёшь? Ведь я обо всём проинформирован.
«Неужели Миллер доносит ему об этом?» – промелькнуло в голове Генриха.
– О герр генерал, уверяю вас, что, кроме уроков французского языка…
– Послушай, Генрих, я солдат и мужчина, такой же, как и ты. И понимаю, что у нас могут быть развлечения, знакомства, обусловленные, ну, как бы тебе сказать, физиологическими потребностями… Не красней, я отец, и могу разговаривать с тобой откровенно и прямо. Я не против всяких там учительниц языка, но я говорю о другом. Я хочу знать о твоих планах на будущее, о планах серьёзных. В твои годы уже следует об этом подумать.
