Иван Дроздов - Голгофа
— Но деньги должны работать на свое государство. Как же так — сумму такую перевести в другие страны. Да это же… экономическая диверсия!
— Ну, пошел, поехал! Воспитала тебя советская школа. Деньги нужно хранить в надежных банках — там, где течет на них хороший процент. Такие простые вещи, а ты не понимаешь.
Николай еще спрашивал:
— Но откуда?.. С каких таких шишов ему свалились этакие деньги?
Соня проговорилась:
— А флот пассажирский и торговый — все суда, приписанные к Балтийскому пароходству… Он их вначале купил, а потом продал. Вот эта разница от покупки и продажи — и есть тот самый миллиард, который попал в карман Сени.
Николай от неожиданности присел на диван и долго смотрел на жену ничего не понимающими глазами. Помнится, еще задал ей вопрос:
— Но откуда он взял деньги, чтобы купить весь флот?
— Странный ты, Николя, — она его иногда так называла. — По новым законам человек имеет право взять кредит в банке, а потом… Потом он может и не расплачиваться. Объявит себя банкротом, и деньги с него спишут.
Любовно и по–матерински похлопав Николая теплой ладонью по щеке, доверительно сообщила:
— Не каждому, конечно, такая лафа, но Сеня… О, наш Сеня! Ты еще не знаешь, какой он умный. Он теперь весь карельский лес прибирает к рукам. Недаром же он большую часть времени проводит в Москве. Там министерства, администрация президента — и всюду наш Сеня свой человек. Вот посмотришь, пройдет еще два–три дня и он привезет документы на весь карельский лес.
— Но что это за документы? Каким образом он станет еще и хозяином карельского леса?
Незадачливый директор завода авторучек пытался уяснить тайные пружины развала и распродажи государства российского.
И Соня ему объясняла:
— Он станет посредником. Укажет леспромхозам, куда и на каких условиях они должны продавать свой лес. А посредникам — восемнадцать процентов от всей суммы продажи. Представляешь, какие денежки поплывут в карман нашего Сени?..
Голос ее музыкально вибрировал от радостного возбуждения, глаза горели, как у кошки ночью во время гуляний.
И вот — Сеня умер. Соня в трансе. Ее тело сотрясается в рыданиях.
— Не покидай меня, Николя. Я одна, я теперь одна во всем свете.
— Успокойся. Люди рождаются и умирают. И мы по- мрем — каждый в свое время. Надо же уметь спокойно принимать удары судьбы.
И еще ей говорил:
— Мы были вместе и будем всегда… вместе. К чему твои тревоги?
И гладил ее черные волосы, спадавшие на лоб кокетливыми завитушками.
— Коленька, налей снотворного, да побольше. Я должна хорошо поспать, иначе мне не выбраться из этого ужасного состояния.
И она вновь запричитала:
— Сенечка, мой братец, он никогда ко мне не придет. Ой–ей–ей!..
Служанка наливала ей валерьянку и еще какие–то капли. Соня считала и с раздражением сказала:
— Мало, мало, дайте я сама налью.
И наливала, и пила, и закусывала разными сладостями. Перед ней на антикварном столике стояла ваза с конфетами и шоколадом, и плитками какой–то фруктовой пастилы — продукция петербургских кондитерских фабрик; она любила, особенно конфеты, шоколад и печенья, только питерские и в письмах просила присылать больше и больше. И лекарства выписывала из Петербурга, и всем говорила, что только в России изготовляют все настоящее, вкусное и полезное для здоровья. А крупу овсяную выписывала из Краснодара, муку из твердых пшениц — с полей южноуральских, степей донецких. Масло же сливочное — вологодское, а подсолнечное — полтавское и луганское. И всех уверяла, что так же поступает английская королева, которой вот уже девяносто лет, а она бодрая и даже танцует с послами.
А недавно Соня услышала, что многие английские лорды еще с давних времен, по традиции дедов и отцов, пользуются деревянными ложками. И будто ложки эти изготовляются на Волге семеновскими ложкарями, и нет двух ложек одинаковых, а каждая есть произведение искусного мастера, да и мастер этот всякую ложку вырезает на особицу, вкладывая в нее душу и сердце. И как только Соня это услышала, сразу же заказала сто ложек и теперь одаривает ими своих лучших друзей. При этом говорит:
— Пользуясь этой ложкой, вы вбираете в себя духовную ауру и силу семеновских ложкарей. Они будто бы живут долго, и каждый из них физически сильнее медведя.
После таких слов евреи, заполучив в подарок ложку, проникаются верой, что век их далеко протянется за столетие. И уж как они благодарны Сонечке — сказать нельзя.
На этот раз снотворное подействовало очень быстро. Служанки катили ее в спальню, а она уже засыпала. И как только за ней закрылась дверь, служанки подошли к хозяину:
— Отпустите нас погулять.
— Да–да, конечно. Я думаю, Соня будет спать до утра. Вы можете сходить и домой.
И Николай прошел к себе. И он еще ничего не знал о своем новом положении, ни о чем не думал, когда ему позвонил юрист — тот самый, который жил в одном из богатых особняков в квартале новых русских; об этом особняке говорили: «Дом юриста». Бутенко слышал, что юрист этот обслуживает фирму Сапфира, но никогда его не видел. И Сапфир, приезжая, не приглашал его в дом сестры.
— Вы Бутенко Николай Амвросьевич?.. Тот самый… Ну, муж его сестры Сони?
— Да, он самый… муж его сестры Сони.
— А скажите мне сразу: ваш брак оформлен официально и у вас есть документы?
— Что за дурацкий вопрос! Я ее муж и наш брак оформлен в Выборгском районном загсе Ленинграда.
— Вот это то, что я и хотел знать. И буду откровенен: сначала обещайте мне, что никто не узнает о том, что я вам звонил. Это тайна похуже любой военной, — скажем, если о ракетах. Тайна — мой стиль работы, двигатель всякого серьезного дела, которое я веду. А дело у нас с вами будет сверхважным, таким уже важным, что других таких не бывает. Теперь скажите, где мы с вами можем встретиться?
— Приезжайте ко мне. У меня в доме отдельный вход, жена моя спит на своей половине — нас никто не увидит.
— Если это так, то я приеду минут через двадцать.
Он не вошел в дверь, как все люди, а ввалился, как слон или орангутанг: толстый и неуклюжий, он со свистом втягивал воздух и шумно его выдыхал. Страдал одышкой.
— Фу!.. Торопился. У вас мало воздуха.
Потянул галстук и распахнул ворот рубашки. Протянул толстую мягкую руку:
— Юрист Мангуш. Я еще до перестройки был заместителем министра юстиции. Вы меня знаете.
— К сожалению, не имею чести.
— Да знаете. Меня часто показывают по телевидению. Я в Думе… — знаете, конечно.
— В Думе? В российской?.. Да, да — кажется, я вас видел. По телевидению, конечно. Но — вы ко мне? Чем могу быть полезен?
— Вначале выясним…
Шея у него не поворачивалась, да у него и вообще не было шеи, и он всем телом наклонялся то в одну сторону, то в дру- гую — чего–то искал, высматривал.
— Да, выясним: не слышит ли нас кто–нибудь.
— Не беспокойтесь: на моей половине никого нет.
«Тетя — Дядя», как его прозвали думские остряки за мешковатый вид и писклявый голос, нервничал, напрягался, трудно дышал, и лицо краснело от прилива крови.
Бутенко подумал: и как только живет этот человек? У него изнутри такое давление!..
— Это важно, чтобы никто не слышал. Но, может быть, жучки?..
Сучил глазами по сторонам, заглянул даже под стол.
— Никаких жучков! Никто ничего не должен знать. Повторяю: речь пойдет о вещах крайне секретных.
И понизил голос:
— Я имею честь быть главным юристом финансовой империи Сапфира. Империи — я не оговорился. Денежные вклады его и потоки так велики… — Тетя — Дядя снова оглянулся. И продолжал: — Меня зовут Михаил Моисеевич. Зовите Михаилом, даже Мишей — я человек простой, не люблю церемоний. А кроме того, судьбе угодно было вывести вас на меня, а ме- ня — на вас. Тут уж рок, небесные силы… — Он ткнул в потолок толстой рукой: — Они повязали нас, и мы вместе должны хранить тайну потоков — эту страшную тайну…
— Что–то я плохо вас понял. Нельзя ли попроще?
— Попроще? Я был заместителем министра юстиции — еще до перестройки. Я знаю, что это такое — быть попроще. Это значит проявить неосторожность, и тебя хватят по башке. Так хватят — ой–ей–ей! Вы еще не знаете, вы и не можете знать. Вы не работали в министерстве даже рядовым сотрудником. Но я вам доверяю. Я вынужден доверять, потому что повторяю: судьба нас повязала.
Бутенко не перебивал. Набрался терпения, слушал.
— Все так вышло, — продолжал Мангуш. — Ваша супруга — наследница миллиардов. Все вклады, все потоки Сапфира — у нее в кармане. Но у нее кармана нет, в юбках, как известно, кармана не бывает, а если бы у нее и был карман, в него бы я ничего не положил. Потому как, во–первых: она — женщина, а во–вторых — больная. Если отказали ноги — пиши пропало. Это нервы. Центральные нервы, от которых все болезни. Сегодня ноги, а завтра головной сосуд: ч-чик! — и лопнул. И все поехало. Один глаз в одну сторону, другой — в другую. И не закрывается рот. О-о!.. Я знаю. А вы ее муж. Здоровый, молодой, и — муж. Представляете, что это значит?..
