Иван Дроздов - Голгофа
— Да, это уж так. С аборигенами они тут покончили лет сто тому назад — свели их со свету водкой, как в Америке индейцев, но звуковую гамму языка в речь английскую перенесли, и потому так много полукитайских, полуяпонских лаев и растяжек, будто они дети и дразнят друг друга. Подчас и я ловлю себя на этих диких интонациях. Что поделать? С волками жить по–волчьи выть. А если уж откровенно говорить, то много в их натуре американского и западноевропейского, то есть голого расчета и ко всему отношения физиологического.
Тему эту, о природе местных жителей, Николай продолжал и в машине, в которой они по просьбе Нины поехали осматривать квартал новых русских.
— Кстати, вот вам и капитализм: к чему приводит он человека. Тут вы не встретите ни романтика, ни артиста, ни художника. В каждого с молоком матери въелся Физиологический человек. Ему нужны деньги, деньги и еще раз деньги. А когда я спрашиваю, а зачем вам деньги, он таращит на меня глаза и не понимает, шучу я или говорю серьезно. Ведь это равносильно спросить его, а зачем ему воздух, вода, мужчине женщина, а женщине мужчина. И если это даже самый высокий, самый умный из них представитель — все равно, он не понимает такого вопроса. Деньги — и все! И вот ведь что любопытно: редкий из них знает, куда их надо употребить. Дела у них текут вяло, промышленность лишь недавно стала развиваться, а чего–нибудь такого, что бы изумляло мир, — вот как у нас, у русских — ни боже мой! Этого и в помине нет. Во всем виден голый и мелкий расчет, сиюминутная выгода. Словом, Физиологический человек!..
— Нелестную даете вы им аттестацию! А в смысле этническом, расовом или национальном — что они такое? Я вижу негров, но это редко, а все больше лица светло–шоколадные, таких много в Южной Америке, на Кубе, а теперь все больше становится и в Европе. Мне кажется, не чистой они расы, неопределенной.
— Совершенно верно вы заметили: они и сами не знают, кто они такие. Это как однажды я спросил француза, залетевшего сюда по каким–то делам: как там у вас, во Франции, обстоит дело с еврейским вопросом? Есть ли он у вас и как остро стоит перед вами?
На еврея он не похож, — я потому и заговорил с ним об этом, но как только я произнес слово «еврей», он весь изогнулся и зашипел как кобра. Процедил сквозь зубы: еврейского вопроса у нас нет, в Париже, по крайней мере. Там каждый житель хватанул частицу еврейской крови: то ли от бабушки, а то ли от дедушки. А если в его жилах и нет этой крови, то на руках у него сидит еврейчонок — внук или внучка. Парижане все повязаны с этим замечательным народом — он так и сказал: замечательным. Потому Лепен, ультраправый политик, ищет сторонников только в провинции. В Париже ему делать нечего. Вот так и в Австралии. Тут, конечно, нет у каждого на руках еврейчонка, — не так уж их много! — но кто они такие? Не знают и сами. И потому разговор о национальности у них не в чести, тут, можно сказать, и нет национальности. Мутанты одни, метисы.
Ехали по улице портовой. Справа — мешанина из домов маленьких и больших, старых и совсем новых. Если дом или домик сто или двести лет стоит, то он не похож ни на какие другие. Стиля единого архитектурного и раньше не было, каких только вензелей и орнаментов не встретишь на фасадах, и в этом уже тогда сказывалось отсутствие национальности; кто откуда приехал, тот и крышу свою ставил, и крылечко, и орнамент по фасаду. А если новый дом — и совсем без орнамента, и без крыши, без крылечка. Коробки — и все тут! Впрочем, таких–то творений современной архитектуры теперь везде хватает. В России коробками все города заставлены. Что будем делать с ними, как их соскабливать с земли русской — пока никто не знает. Коробка гигантская и в Кремль заползла — Кремлевским театром ее назвали, и снаружи за Кремлем — там, где раньше был старинный московский уголок Зарядье — и там исполинскую коробку поставили. Гостиницей «Россия» назвали. Коробки, коробки… Они как монстры бездушные со всех сторон нас окружают. И во всех городах, на всех континентах. Шагнули и на самый дальний континент — в Австралию.
Въехали на широкую улицу и в самом ее начале наткнулись на полицейского. Остановил машину, поприветствовал. И почтительно склонился к водителю:
— Господин Никос — Лай, вы здесь не живете.
— А если в гости к кому–нибудь еду?
— Не было заявки на вас.
— Ну, а если иностранец какой посмотреть захотел?
— По инструкции не положено.
— А если граф я какой, настаивал Николай, — или барон, или лорд–канцлер?
— Не положено.
— Хорошо, мой друг, — не унимался Бутенко. — Ну, а если я чиновник из муниципалитета? Тоже нельзя?
— Да, нельзя.
Николай достал зеленую бумажку с портретом американского президента, протянул полицейскому. Тот будто бы и нехотя, но как–то ловко зацепил черными пальцами купюру и широко улыбнулся.
Отъехав несколько десятков метров, Николай сказал:
— Во–первых, вот вам нравы наших милых соотечественников, — отгородились от всего мира и дрожат в своих хоромах, боятся, как бы правительство в России не сменили. У них, если вы зайдете к ним вечером, на столе, точно карты, портреты будущих правителей России разложены. И они гадают: кто следующий?.. Между прочим, точно знают, кто и какие шансы имеет стать очередным президентом. Был у них любимый человек — мэр Москвы Гаврюша Попов, он же Нойман. Про него говорили: «Всем хорош этот Гаврюша: и улыбка не сходит с лица, и в Мелитополь ездит, чтобы за грека сойти, и фамилию русскую на паспорт прилепил, но вот нос уж больно у него велик и глаза рачьи — пучит их, будто изнутри его как шину надули. Ну точь–в–точь Козырев, министр иностранных дел, — был там у вас такой. Одним словом, мордой не вышел! Не то, что Ельцин! Этого уж больно хорошо отец с матерью замесили. На русского сильно похож. И рычит, как медведь. Вот такого бы нам на смену ему найти. Тасуют они портретики на столе, тасуют. И пуще огня боятся, как бы кто из русских в Кремль не забежал. Вот тогда на них уголовные дела заведут и в Москву потащат. А там «Матросская тишина» есть, по камерам их рассуют. Вот если тут ночью поехать, увидишь, как поздно огни в окнах горят. Это они портретики тасуют, судьбу свою пытают. Так у нас на Руси в старое время девушки в темную ночь у зеркала гадали, жениха пытались разглядеть.
Бутенко остановил свой длинный, сияющий никелем и лаком «Форд», открыл капот. Будто бы сломалось что, но он, как подозревала Нина, для того остановился, чтобы дать возможность им разглядеть получше особняки и рассказать о расселившихся здесь новых русских.
— Вон, видите, зеленый и весь в затемненных окнах трехэтажный дворец. За деревьями его почти не видно. Они тут все прячутся от глаз людских и от голоса человеческого вздрагивают. Этот дом приобрел молодой кривобокий Каха. Помните, газеты российские писали: «Каха купил Уралмаш». Привез в Свердловск мешок ваучеров и купил этот гигантский завод. Его у нас заводом заводов называли. Там один цех шагающих экскаваторов на полтора–два километра в длину и метров на триста в ширину тянется. И крышей упирается в облака. И это цех один, а на заводе том цехов сорок будет. Полстолетия его Россия строила, а он — высыпал кучу бумажек и сказал: завод мой! И перестал рабочим платить зарплату, и налоги государству — тоже не платит. А стотысячный коллектив завода трудится, уникальные машины выпускает. А?.. Трогательная картина! Да такое бы мне в страшном сне присниться не могло! Что там Гитлер со своим многомиллионным вермахтом и всем потенциалом Европы в сравнении с этими — гайдарами–чубайсами?.. Эти без единого выстрела все себе в карман положили.
— Он здесь сейчас? — спросила Нина, а сама подумала: встретила б его, да из браунинга своего всю обойму бы в лоб разрядила.
Качалин подарил ей миниатюрный пистолет и сказал: «Это вам на крайний случай. Самый крайний».
— Кто? — не понял Николай.
— Ну да этот… Каха?
— Что вы, Нина Ивановна! Самих–то хозяев тут нет. Никто из них не живет. Здесь у них старушки да старики, да тети, дяди, племянники. Сами они в России продолжают резвиться. Ползают по телу русского Ивана, кровь сосут. Народец этот до тех пор там ползать будет, пока правительство ихнее. И банки у них в руках, газеты, телевидение. А здесь у них линия траншей для отступления, гнезда, в которые они капитал вкладывают. Вон три дворца — это короли чугунные, а вон целая линия особняков — принцы алюминиевые. Представляете, что такое — владеть алюминием? Его производство только в нашей стране налажено, весь–то мир у нас его на коленях выпрашивал, потому как выработать его можно при наличии большого количества электроэнергии. Например, построили в Таджикистане на реке Нурек каскад гигантских электростанций и, чтобы в горах не ставить высоковольтных линий передач, там же рядом воздвигли исполинский алюминиевый завод. И этот завод ухнул в карман какого–нибудь Кахи. Распоряжаться–то ведь всем имуществом России поручили рыжему таракану Чубайсу, мамеле которого спокойно проживает в Израиле. А нефть, а газ, алмазы! Вчера по радио сообщили, что Архангельск замерзает без газа, — отключили его птенцы вашего Вяхирева. А сам Вяхирев в эти дни в Израиле был, для них подачу российского газа налаживал.
