Кристофер Харт - Аттила
— Я служил Стилихону, — ответил он.
Люций медленно кивнул и очень тихо произнес:
— Я тоже служил Стилихону. И мне нравится думать, что я по-прежнему ему служу.
Они долго смотрели друг другу в глаза.
— Что ж, — сказал, наконец, Люций и отпустил грязную руку вожака. — Достаточно.
— Вздернуть их?
Люций устало отвернулся.
— Вздерни.
Захватили живьем только восьмерых бандитов, включая вожака. Они послужат примером для других.
Раненых добили прямо там, где они упали. А эту восьмерку повели через плато к опушке леса.
В начале небольшого ущелья, ведшего с плато, стояла старая, потрепанная сосна. Пленников подвели к ней и раздели догола. Люди Люция перекинули веревки через прочные нижние ветви и надели петли на шеи пленникам, приготовившись подтянуть их вверх и повесить, и тут подъехал наместник Гераклиан и начал командовать.
— Думаю, тут нужен особый урок, — заявил он.
Люций отвернулся. Он не имел ни малейшего желания любоваться «работой» палатинцев. Но Марко заставил себя смотреть.
Палатинские гвардейцы связали пленникам руки за спиной, заставили их встать на колени и начали жестоко пороть плетьми из завязанных узлами кожаных шнуров. С особой жестокостью они пороли вожака, но он, как и все его соратники-разбойники, не издал ни звука. После порки вожака пинком швырнули на землю и крепко связали ему щиколотки. Между голенями ему пропустили веревку, обмотали ее вокруг лодыжек, другой конец веревки перебросили через нижнюю ветвь дерева и вздернули его вверх ногами. Один из гвардейцев взобрался на дерево и вогнал вожаку в скрещенные лодыжки девятидюймовый железный гвоздь, прибив его к стволу дерева. Так его и оставили, в сознании, дрожащего от боли и страданий, но безмолвного. Из пробитых щиколоток по его спине струилась кровь, капая на землю с его волос и кончика носа.
Марко знал, что самое страшное в таком перевернутом распятии. Девятидюймовый гвоздь, пробивший кости, это ужасно, но он не убивает. Нет, страшнее всего то, что ты перевернут вверх ногами, не в состоянии шевельнуться, и ждешь смерти. Это займет дня три, может, и больше. Бандиты оказались в тени сосны, поэтому от жажды они умрут не скоро. Кровь прихлынет к их головам и там и останется. Уже через час у них начнутся такие страшные головные боли, что и представить себе невозможно. Через день губы и языки у них распухнут и побагровеют, а белки глаз сделаются пурпурно-красными, как спелые сливы. Случалось, что глазные яблоки у людей лопались, не выдержав давления. Но и это не убьет их. Они умрут от кровоизлияния в мозг или от обезвоживания. А если этого не произойдет, дня через три они умрут от мучительного удушья, не в состоянии шевельнуть грудной клеткой, чтобы вдохнуть. И умрут они с благодарностью. Если им повезет, воронье не доберется до них, пока они не умрут. Эти стервятники, с сильными черными клювами и яркими, неулыбчивыми глазами. Но если не повезет, они учуют распятых издалека, прилетят, начнут терзать перевернутую грудь, выклюют глаза — деликатесное лакомство — пока те еще будут живы, или начнут отрывать мягкую плоть с губ. Нет никакого смысла закрывать глаза: они просто начнут с век, отрывая их осторожно, как шелк. Ничего удивительного, что ворон считают за бродячие души проклятых.
Гвардейцы Палатина по очереди прибили вверх ногами всех восьмерых бандитов к скрипучей, залитой кровью ветви старой сосны. Мученики стонали, некоторые умоляли не делать этого, но все оказалось бесполезно. У гвардейцев не было на них времени, зато было много презрения.
— Ну, ну, дамочка, кончай хныкать, — весело сказал один, забивая очередной девятидюймовый гвоздь. — Скоро будешь в Гадесе с деревянным мечом в заднице.
Люций сел верхом и посмотрел через долину на юг, в сторону Рима. Он понимал, что это отребье не заслужило ничего лучшего. Самое справедливое наказание для преступников. Но все же никто не мог заставить его наслаждаться этим.
Потом они проехали назад через плато, спустились к ждущим в колонне каретам, и высокое дерево с омерзительным украшением из живых, но умирающих людей, осталось позади.
Некоторые солдаты притащили с опушки леса охапки хвороста и сложили погребальный костер, чтобы сжечь трупы. Вонь с поля битвы уже сделалась невыносимой: кровь, пот и содержимое разрубленных кишок перемешались с жарким воздухом. Люди прикрывали лица, когда волокли трупы бандитов к костру. Тела горели медленно, шипели, как жарящееся мясо, высоко в воздух поднимался столб масляного дыма.
— Сигнал предупреждения, — одобрительно сказал Гераклиан, — всем остальным шайкам грабителей в этой местности.
Растопленный человеческий жир сочился из костра и затекал в растрескавшуюся землю. Люций приказал перенести погибших римлян на повозки и отвезти их в долину. Наверху слишком твердая земля, чтобы рыть в ней могилы. Внизу, где почва мягкая, им можно устроить достойные похороны, как подобает каждому, погибшему за Рим.
Они потеряли четверть своих сил. Люций принял правильное решение атаковать. Но это победа далась тяжело.
Еще больше солдат были ранены. Тех, кто мог выжить, перебинтовали товарищи и помогли сесть верхом.
Вот лежит один со стрелой, застрявшей глубоко в легких, и кровь, пузырясь, вытекала из него вместе с жизнью. Каприций, юный рекрут, всего восемнадцати лет. Даже упрямый героизм Опса не смог его спасти.
Рядом с юношей лежал сам Опс. Тот удар копьем сквозь щит тяжело ранил его в руку. Копье задело артерию, и крепкий египтянин потерял очень много крови. Он прижимал руку к груди, а его вторая рука, покрытая запекшейся кровью, была ржаво-коричневого цвета. Лицо у него стало пепельно-бледное, а дыхание — поверхностное и неровное.
— Вперед, солдат, давай-ка мы тебя починим, — сказал Люций.
Опс не обратил на него внимания. Он смотрел на Каприция.
Люций знал, что они были не только друзьями, но и любовниками. Такое случалось часто. Соратники смеялись над такими, давали им издевательские клички, вроде Минций Флавиан, если заставали их вместе в постели, но при этом большинство из них время от времени выбирали себе дружка. Опс мог умереть за юношу, и похоже, что именно это с ним и происходило. А они не могли позволить себе терять таких солдат, во всяком случае, не сейчас. Люций отвернулся и тихонько выругался. Не выругайся он, мог бы и заплакать. Марко опустился рядом с Каприцием на колени. Почему такое всегда случается с самыми молодыми?
— Сядь, мальчик, — ласково попросил Марко. — Нужно снять с тебя нагрудник, чтобы перевязать тебя.
Эта нежность, с которой солдаты заботились друг о друге после сражений. Люций все слышал, но не мог посмотреть.
