Александр Дюма - Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник)
На другой день посол наш пригласил капитана и всех офицеров «Трезубца» сопровождать султана в мечеть, куда он ехал благодарить Аллаха за то, что он внушил Наполеону мысль снова объявить войну России, по возвращении из мечети мы должны были обедать в Серале, а потом представляться повелителю правоверных.
Вместе с этим приглашением привезли письмо к Байрону. Эдер уведомлял его, что домик для него нанят в Пере, и что он может переехать туда, когда ему будет угодно. Байрон сразу же собрался и в тот же день покинул корабль вместе с Гобгозом, Экенгедом и двумя греческими слугами. Капитан позволил мне проводить их, я должен был вернуться к девяти часам вечера.
Новое жилище лорда Байрона было прелестным домом, убранным совершенно по-турецки, он стоял посреди прекрасного сада, усаженного кипарисами, чинарами и сикоморами, широкие цветники были усеяны тюльпанами и розами, которые в этом благотворном климате цветут круглый год. Внутри были разложены и расставлены, по восточному обыкновению, ковры, софы и несколько шкафов или, лучше сказать, сундуков, украшенных перламутром и слоновой костью и расписанных яркими красками. Эдер велел прибавить к этому три кровати, думая, что Байрон, как ни любит восточную жизнь, все-таки не станет продлевать своего фанатизма до того, чтобы, подобно туркам, спать одетым на софе. Это предположение чрезвычайно не понравилось Байрону, и, несмотря на крик и жалобы товарищей, он сразу же отослал все три кровати назад в посольский дом.
Глава XV
Утром, в день, назначенный для аудиенции, я одевался, стараясь быть как можно наряднее, чтобы не слишком отличаться от турецких офицеров. Моисей вошел в мою каюту и запер за собой дверь с видом человека, который имеет важное и тайное поручение. Потом после всех этих предосторожностей он подошел ко мне на цыпочках и приложив палец к губам. Я следил за ним насмешливым взглядом, гадая, почему он так важничает, и думая, что все это кончится тем, что он предложит мне какой-нибудь товар, запрещенный во владениях султана, но он, посмотрев еще раз вокруг себя, чтобы удостовериться, что никого лишнего нет, сказал мне:
– У вас на левой руке перстень с изумрудом.
– Что это значит? – сказал я, вздрогнув от радости и надеясь, что происшествие, которое ни на минуту не выходило у меня из головы, наконец объяснится.
– Этот перстень, – продолжал он, не отвечая на мой вопрос, – бросили вам из окна в Галате в тот день, как вы осматривали город.
– Да!.. Но откуда ты это знаешь?
– Перстень бросила женщина, – продолжал Моисей.
– Молоденькая, хорошенькая?
– Хотите посмотреть ее?
– О, разумеется!
– Вы, однако же, знаете, чему вы подвергаетесь?
– Что мне до опасностей!
– Ну так приезжайте ко мне нынче вечером в семь часов.
– Непременно буду.
– Тс-с!.. Кто-то идет.
Вошел Джеймс, и Моисей оставил нас одних. Джеймс, улыбаясь, следовал за ним глазами.
– Гм!.. Ты, я вижу, вступил в тайные сношения с il signor Mercurio[6], желаю, чтобы тебе лучше моего посчастливилось. Я уже не беру у него ничего, кроме табака, потому что все прочее, несмотря на его хвастовство, просто дрянь. Он насулит тебе свиданий с турчанками, гречанками, как будто ему некуда от них деваться, а потом познакомит с какой-нибудь евреечкой, да такой, что в Лондоне и носильщик не поглядел бы на нее.
– Нет, брат Джеймс, у меня дело совсем другое, – сказал я, покраснев при мысли, что, может быть, все мечты мои поведут к такому же концу. – Не я ищу приключений, а приключения меня. Посмотри-ка этот перстень.
– Тем хуже, – сказал он, взглянув на перстень. – Мне еще в молодости понарассказали о говорящих букетах, о немых, о кожаных мешках, которые кричат, когда их бросают в море. Не знаю, правда ли все это, но только такие истории именно здесь и случаются.
Я с сомнением покачал головой.
– А позволь спросить, – продолжал Джеймс, – как достался тебе такой талисман?
– Мне его кинули из решетчатого окна, откуда раздался крик в тот день, как мы встретили старого грека, которого вели на казнь. Помнишь?
– Да, это я знаю. Так, видно, тебя в этом-то доме и ждут?
– Я уверен в этом.
– А позволь спросить, когда?
– Сегодня часов в семь или восемь.
– И ты пойдешь?
– Разумеется.
– Ступай, любезный. Конечно, и я ни за что бы в свете не отказался от такого увлекательного приключения. А я сделаю то, что ты бы сделал в подобном случае, если бы был на моем месте, а я на твоем.
– Что же ты сделаешь?
– Этого я тебе не скажу.
– Делай, что хочешь, любезный Джеймс. Я полностью полагаюсь на твою дружбу.
Джеймс пожал мне руку, я окончил свой туалет, и мы вместе вышли на палубу.
Залп пушек от Сераля возвестил народу, что он скоро будет наслаждаться лицезрением своего падишаха. На этот отвечали другие залпы в янычарской казарме и Топхане. Все корабли, стоявшие на якоре в Босфоре, подняли флаги и тоже начали палить. Константинополь представлял в эту минуту истинно волшебный вид: весь Золотой Рог был в огне, с нашего корабля, который прыгал и гремел, подобно другим, сквозь промежутки дыма мы видели мечети, укрепления, минареты, красивые дома, сады, наполненные густой зеленью, кладбища с огромными кипарисами, амфитеатр зданий, беспорядочно нагроможденных, и все это, видимое сквозь дымный туман, принимало гигантские размеры, фантастические формы и казалось словно сном. Настоящая волшебная страна!
Эти залпы со всех сторон призывали нас в Сераль, мы сели с капитаном в баркас и поспешили к берегу. Там ждали нас богато украшенные лошади, мне достался прекрасный серый конь в яблоках, с золотой сбруей, конь, на котором не стыдно было бы разъезжать главнокомандующему в день битвы. Я вскочил на него с легкостью, которой позавидовали бы многие морские офицеры. У ворот Сераля мы встретили нашего посла и лорда Байрона, последний был в алом мундире с богатыми золотыми нашивками, похожем на мундир английских адъютантов. Посол пригласил его как постороннего зрителя присутствовать при этой церемонии, а между тем она его чрезвычайно беспокоила. Байрон заботился о том, какое место занять в поезде, потому что он даже в глазах неверных хотел сохранить преимущества своего звания. Эдер тщетно уверял его, что не может назначить ему никакого особенного места, и что турки ровно ничего не понимают в обычаях английской знати, но лорд Байрон успокоился только тогда, когда помощник папского посла, судья в этих делах чрезвычайно сведущий, сам вызвался выбрать ему место в свите Эдера.
Мы вошли в первый двор, где должны были ждать, пока ход начнется, и через несколько минут шествие появилось.
Впереди шли янычары, за ними разные другие войска, грязные и оборванные, потом множество серальских и государственных сановников в колоссальных тюрбанах, наконец явился сам султан Махмуд на пышном арабском коне. Кроме черной собольей шубы и бриллиантового пера на белом тюрбане, никаких других знаков высокого сана на этом государе мы не приметили. Перед султаном шел казначей и бросал в народ мелкие, только что вычеканенные монеты, а за ним секретарь, который принимал в желтый портфель просьбы и жалобы, подаваемые султану. Не знаю, кто шел позади секретаря, да я этим и не интересовался. Посол сделал знак, что нам пора присоединиться к шествию, мы сразу же въехали в пустое пространство, оставленное нам между султанскими телохранителями и какими-то кавалеристами в золотых касках. Мы поехали за его султанским величеством, ослепленные или, лучше сказать, пораженные этим восточным великолепием, которого Европа не могла бы достичь, если бы даже собрала и выставила напоказ все свои сокровища.
