Александр Витт - Принцесса Хелена, шестая дочь короля Густава
Что-то меня пробило на вопросы, совсем неуместные. Но я уже ничего не мог с собой поделать.
— Ты, смотрю, рад. Непонятно, правда, чему… Ну да ладно. Но почему ты — Хранитель? И зачем мне об этом знать?
— Просто все, Володя, проще простого. Я уж тебя по-земному назвал, но ты не обижайся. Мы с тобой и шефом сейчас самые главные люди на Базе. Нам тут субординация ни к чему, — Анри сплюнул на чёрные камни и мягко взял меня за камзол. — Ты замечал, что в последнее время творится что-то неладное? Ну, например, что наш милый камушек гудит изнутри?
— Он вибрирует, здесь внизу хорошо слышно, но это ниже порога человеческого восприятия. Я вот слышу, но по мне же лучше не проверять, — отодвинулся я от него.
— Тебя беречь надо. Ты уже год как единственный Избранный и, скорее всего, таковым и останешься, если, конечно, не оставишь потомства. Поэтому по одной секретной инструкции, знать которую тебе совершенно не полагается, я должен предпринять все усилия для того, что беречь тебя как красну девицу на выданье, а во-вторых… — тут Анри заржал, как жеребец своего бывшего полка, когда его ударили со всей дури стременами в бок, — чтобы ты не вступал в связи с особами противоположного пола, не прошедшими проверку. Слава Создателю, ты в Хранилище сам — а это было непременным условием принципа непредопределенности — разобрался и упек ложную ветку в небытие, оставив основную линию в первозданной неприкосновенности. Но она сопротивляется и живет в сингулярности сама, зациклившись и зацепившись одним концом здесь. Туда мы и идем с тобой, собственно, — видно, у меня было странное выражение лица, поскольку он поспешно произнес: — Не буду я тебе дальше про сингулярность рассказывать, лишнее это, — и покосился на меня сочувственно, как на ребенка.
— Ладно, дай и мне, что ли, беломорину…
Анри вытянул из кармана почти целый бычок и передал мне с притворным полупоклоном.
— Теперь про запись, которую мне показывал Экселенц. Они синтезирована?
— Да, но ситуация реальна. Вообще, интересный жанр эти вероятностные картинки, очень занимательный. Там же гибнет Игрок, Хелена гибнет, но за слоями точно не разобрать. И мы были вынуждены принять самый неприятный вариант как рабочую гипотезу — что гибнет именно Хелена, притом твоя смерть тоже в слоях была, ты уж прости… В итоге мы остаемся вообще без никого, кто мог бы войти в Хранилище. И с перспективами, как теперь выяснилось, дистанционного управления оным.
— Короче, одни догадки, а мне расхлебывать.
— Ну, планида у тебя такая, уж извини. Пойдем, может. Нам ещё спускаться долго — час, может, полтора. Но, тебе скажу, если бы не эта способность местного вида homo sapiens к излишней… романтичности, я бы так это назвал, ничего бы не сложилось у нас, да и у них тоже. Ты бы в Хранилище не полез просто. Воспитание, что ли, на вас так действует… Сценарии, а я их видел уже предостаточно, всегда содержат в себе долговременную любовную линию. Может, оно и к лучшему, что нулевой всего один, а то перенесли бы вы эту заразу на весь обитаемый мир! Что бы мы тогда делали — ума не приложу. Как ты знаешь, везде этот вопрос решается как-то проще.
— Отличная новость! Как всё закончится, мы с Хеленой полетим эту заразу насаждать. В отпуск! Местные ребята хоть отдохнут от нас, а мы от них.
Как-то мне вдруг стало весело, меня накрыл приступ позитивного пофигизма и старого доброго предотпускного настроения. Может, действительно всё обойдется?
Глава 42. Бывают в жизни огорчения
Тёмные свечи плавились, источая тяжелый, удушливый запах и почти не давая света. Всполохи веселыми зайчиками лизали отраженным пламенем выщербленные стены кабинета, иногда высветляя резные ручки кресла с мягкой бархатной обивкой и стол, в углах которого по-прежнему скалили маленькие мордочки грифоны.
— Побери я сам себя! — с гримасой всегдашнего превосходства вслух подумал Мессир.
На этом его тирада не закончилась. Да и ладно, всё равно понять доподлинно смысл произносимого более или менее точно смог бы только его родной брат. Старонемецкий идеально подходил к такому случаю, и гортанные выражения непрерывным потоком неслись с кресла около массивного стола, кружились вокруг, надолго задерживаясь в совсем тёмных углах кабинета.
Странный симбиоз составляли эти два существа, запертые на небольшом кусочке скальной породы, летавшей вокруг планеты уже чёрт знает сколько времени. Если один радовался как ребенок и потирал руки, другой практически всегда в этот момент пребывал в удрученном состоянии духа. И тогда внутренности огромной орбитальной базы, выстроенной на поверхности, а по большей части в глубине астероида, чьи поделенные надвое уровни никогда не пересекались, наполнялись эхом, и раздавались раскаты старонемецкого диалекта, от особо ярких оборотов которого тряслась и подрагивала в страхе облицовка тоннелей, металлическая палуба причальных доков и пустынные коридоры.
Все. Сценарий, который он планировал долгих четыреста шестьдесят лет наконец закончился. И, как водится, он никуда не исчез из Хранилища, просто растворившись в миллионе других свитков, лежащих на холодном, непонятно откуда взявшемся ветру.
Шестипалая рука еле заметным движением потянулась к верхнему ящику стола, странным образом удлинившись. Фигура Мессира, которую покрывал тёмный и тяжелый плащ, даже не шелохнулась, пламя ближайшей свечи не почувствовало движения, но между тем в его руке на свету белым пятнышком сверкнул эллипс, в котором по-прежнему переливались какие-то лица, образы, движущиеся совершенно хаотически, как будто оператор этого фильма сошел с ума. Недалеко от истины… Когда перед ним здесь сидел Вольдемар, он тоже видел то, от чего ему стоило отводить глаза и не смотреть на пляску теней, что, впрочем, ему тогда вполне удавалось.
«А мы ведь когда-то были детьми, — почему-то подумал Мессир. — Где же это было? Очень далеко отсюда. В том мире, где кроме острова со Школой, который омывал единый на всю планету океан, ничего не было. Даже шаттлы садились на прибрежный песок осторожно, чтобы не задеть совершенно не боящихся никого больших черепах». Ему нравилось сидеть там и смотреть на корабли. И на брата, который как раз вышел из пубертатного возраста и вполне успешно ухаживал за первой школьной красавицей. «Как же её звали?.. Чёртова память!»
Имя ускользало, шум небольших частых волн надоедливо стоял в ушах. Он отвернулся, чтобы не видеть, как брат неумело целует её, стоя по колено в зоне прибоя и утонув по щиколотку в мокром песке. Она должна была быть его. Тогда он решил, что так будет, и даже перестал видеть её во сне. А потом после уроков он увидел их здесь. Наверное, они приходили сюда уже давно — под деревом стояла палатка, аккуратно прибитая колышками. От обыденности, устроенности быта их маленького мирка его, которого через много тысячелетий все будут называть Мессиром, зло передернуло. Он пнул какую-то корягу, резко поднялся и побрел, вернее побежал, прочь.
