Иван Дроздов - Дубинушка
— Ой, Манька! Уж не вяжется ли этот носатый козёл к тебе в женихи?.. А, может, и того хуже: уж и покорил тебя, глупую сиротку? Люди-то давно заметили деньжонки в твоих карманах — не с неба же они падают!
Маша обнимала казачку или прижималась щекой к казаку, смеялась и просила за неё не беспокоиться. Дядя Женя давно преподал ей уроки поведения, и она хорошо знает, как обращаться с мужиками. Впрочем, тут же прибавляла, что никто к ней и не пристаёт. И говорила не то с юмором, не то с грустью: видимо, она дурнушка и никому не нравится. На это её вперебой убеждали, что она с годами не только в силу входит, но и красоты набирается. Головка-то вон какая круглая, волос копной лежит, а щёки что спелые помидорины. Другая, оглядев её, точно давно не видела, скажет: «Шейка-то у тебя, как у лебёдушки, и вся ты прямая, ладная — таких только в кино показывают.
Казаки прибавляли:
— Мужик, он знает, где ему отломится, а где получит от ворот поворот. А этот Шомпол, не совсем уж он и зверь, чтобы зариться на девчушку малую. Он, Шомпол, хотя и непонятно, какой природы есть человек, а всё человек, и змию, которая может ужалить, стороной обойдёт.
— Женщины в благодарность за щедрые подачки всё чаще ей тайну пытались открыть:
— А ты хоть знаешь, что Женька-то отцом тебе доводится. Как есть родной он тебе папаня.
На что Мария отвечала:
— Знаю. Он и сам мне открылся. И Паша Арканцев — мой родной братец. И ещё скоро сёстры и братья объявятся. Богатая я стала. То была сиротой, а то вишь как сродственничков привалило.
Радовалась Мария жизни. И к Денису всё больше теплела душа. Нравился ей Денис, да вот как ему скажешь об этом? В другой раз так сама с собой рассуждает: нравиться многие могут, а вот любовь, как говорят, совсем другое дело. Она когда придёт, так уж и мочи никакой не будет; тогда хоть в петлю лезь, а взаимности добивайся.
Маша хоть и говорила всем, что ей восемнадцатый годик пошёл, а сама-то знала: едва шестнадцать исполнилось.
Мария постояла с минуту в сенях и вышла. Шомпол был возбуждён, чем-то взволнован, говорил громко и не очень внятно, но последние слова Мария разобрала, и они её поразили:
— Требуют большую партию детей. Их надо хорошо кормить и красиво одевать. Деньги нам даст Дергач.
И еще расслышала:
— До мая ребят на «Постышеве» подержим, а потом в дом Шапирина переведем и тут отдых, хорошую жизнь делать будем, а лицу улыбку давать. Сердитых детей не любят.
Мария тихо, кошачьим шагом вышла из коридора и будто ни в чём не бывало, вроде бы и не заходила в дом, направилась в недавно отстроенный курень отца. Но отца дома не было, и она прошла к Денису, где застала Павла Арканцева. Рассказала ему об услышанном.
— Это интересно. «Постышев» — маленький пароход, он ещё до войны курсировал между городом и Заволжьем, а во время битвы Сталинградской за Волгу людей возил. Чудом уцелел речной трамвайчик. Теперь из него ресторан сделали и гостиницу. Очень хорошо, что ты узнала об этом. Очень хорошо! А по Зойке не убивайся. Освободим мы твою Зойку. До мая-то ещё далеко.
Наклонившись к Маше, тихо проговорил:
— Об этом — никому ни слова. Мы с тобой проведём серьёзную операцию. Ты только делай вид, что ничего не знаешь. Демонстрируй к Шомполу почтение. Они, восточные люди, это любят.
Павел Арканцев после успешного расследования истории покушения на убийство Гурьяна и смерти Нукзара Шапирошвили получил ещё более серьёзное задание от прокурора: тайно следить за действиями Авессалома Шомполорадзе, установить все его связи, все операции по торговле детьми. Такое задание совпадало с желанием Павла жить в родной станице, а если заработает деньги, то и подновить родительский дом, обустроить усадьбу.
Беседа с братом несколько успокоила Машу, но тревога за судьбу Зои не проходила, и, чтобы заглушить боль сердца, она чаще седлала Пирата и выезжала на прогулку. Почти каждый день бывала на хуторе Заовражном, однажды Василёк ей сказал:
— Папка храм строит.
— Какой храм?
— А вон… старый, что на горе стоит.
Маша слышала, что отец помогает какому-то журналисту из Ростова храм строить, но всерьёз об этом не думала; не знала она, как это можно строить храм и зачем он нужен.
Вспрыгнула на коня, поехала обочь кладбища, где она ездить не любила.
На горе бесформенной грудой камней высились развалины храма. Остановилась у клёна, привязала к стволу уздечку. Увидела парня, который до колен подвернул джинсы и в вырытом углублении месил глину. Завидев девушку, приехавшую на белом красавце-коне, сел на штабель досок и молча смотрел на гостью.
— Здравствуйте! Бог в помощь вам.
— О-о, это хорошее приветствие. Молодая, а Бога поминаешь.
— Казаки и казачки у нас так говорят. А Бога мы все помним.
Подошла ближе и села на штабель из брёвен, что располагался тут же. Смотрела на парня и будто бы не испытывала обычного в таких ситуациях девичьего смущения. Она не принимала всерьёз парня, которого видела впервые. Он казался ей и учёным, и умным, и даже не похожим на всех других парней, но тут она почувствовала, как лицо её покрывается краской смущения, ей становится неловко в присутствии этого молодого человека. Она не знала, о чём говорить и произнесла первую пришедшую на ум фразу:
— А вы совсем молодой. Я думала, вы старше.
— А вы что же — слышали обо мне?
— Да, мне папа рассказывал.
— Какой папа? Я его знаю?
— А как же? Вы с ним в тюрьме сидели, дядя Женя.
— Дядя Женя — ваш папа? Вот сюрприз. Я очень уважаю вашего отца. Он, можно сказать, для меня родной человек. Вот и сейчас: помогает мне, доски привёз, вот эти брёвна. У вас дом сгорел, вы новый строили. А эти вот остались.
— Да, дом сгорел, — подтвердила Маша. — Это было ужасно.
Оба они явно не знали, о чём говорить. Вячеславу хотелось узнать, сколько ей лет, но спрашивать об этом было неудобно. На вид же он никак не мог определить, то ли ей пятнадцать, то ли двадцать. Есть такая категория девичьих лиц, по которым трудно определить возраст. Речь у Маши была умной, и правильной, и вполне самостоятельной. И тембр голоса будто бы установился, а вот пухлые румяные щёки, лучистые глаза и затаённая радость от встречи с новым человеком обнаруживали в ней чуть ли не ребёнка. Вячеслав тоже вдруг потерял напускную суровость, начинал смущаться, и паузы в их разговоре становились всё более продолжительными.
— Говорят, вы храм строите. А разве можно его построить? Папа новый дом строил — и то как это трудно было. Ему вся станица помогала.
— Трудно, конечно. Храм ещё труднее восстановить, но надо же.
