Три мушкетера. Д'Артаньян - Фере-Флери Кристин

Кардинал де Ришелье. По мнению многих, именно его руки в красных перчатках крепко держали королевство Франции. Друг королевы-матери, Марии Медичи, он третий год занимал пост первого министра, и, как говорили, король прислушивался только к нему. Умный, хитрый, безжалостный, он вдобавок имел собственную гвардию под командованием капитана Жюссака, давнего и открытого врага де Тревиля, капитана королевских мушкетеров. Их соперничество забавляло весь Париж и бесило Ришелье, ведь каждое поражение гвардейцев в схватке с дерзкими мушкетерами вызывало смех над ним самим и наносило ущерб его влиятельности.

Однако Ришелье был терпелив и хитроумен. Он не сомневался: рано или поздно удастся обуздать безудержный молодняк и убрать со своего пути всех, кто осмеливается ему противостоять.

Между придворными вокруг стола полыхал спор.

– Наш долг избавить королевство от еретиков! – воскликнул старец, первым поддержавший Гастона Орлеанского.

– Так значит, вы хотите не войны, а крестового похода? – осведомился король.

– Один Бог! Одна страна! Одна религия! – возбужденно выкрикивал его брат.

Недовольный Людовик опустил на стол кулак, и макет собора покачнулся.

– Довольно, господа! – повысил он голос. – Замолчите! Мне не нужна новая Варфоломеевская ночь!

Гастон Орлеанский опустил голову.

– Колокола собора Сен-Жермен-л’Осеруа будут звонить на этот раз в честь вашего венчания, Гастон, а не в знак дозволения резать гугенотов, как это было 23 августа 1572 года. Вы упомянули Бога, брат мой? Так хочу напомнить: наш отец погиб от руки католика. Советую вам быть осторожнее с излишне набожными друзьями.

– Ваше Величество намекает… – снова заговорил граф де Шале.

– Намекаю? Не вижу нужды. Я король, – оборвал его Людовик.

Граф взглянул на Гастона Орлеанского, как бы спрашивая совета, и затем смиренно приблизился к государю.

– Дворянство мечтает лишь об одном, сир: сражаться за вас. Мы ваши верные друзья и…

Кардинал де Ришелье, не принимавший участия в споре, оборвал молодого человека ледяным тоном:

– У короля нет друзей, у него есть подданные и враги. Пришла пора показать, что мы все его подданные. Не так ли?

Кардинал орлиным взором обвел собрание. Головы склонили все, но не все охотно. Королева безучастно сидела в своем кресле. Граф де Шале, неумело скрывая недовольство тем, что его так грубо оборвали, повернулся к величественной пожилой даме, державшейся в стороне от спорящих. Богато расшитое платье, прямая спина, высоко поднятая голова – королева-мать, Мария Медичи.

– Мадам, – обратился к ней граф, – молю вас…

Но и на этот раз голос молодого графа не был услышан.

– Кардинал де Ришелье прав, – объявила вдова Генриха IV. – Король – помазанник Божий, ему одному решать судьбу нашей веры и нашей Франции.

Людовик ограничился одобрительным кивком головы и подал знак кардиналу следовать за ним. Король и кардинал покинули зал Совета, а Гастон проводил их гневным взглядом.

– Он мнит себя Людовиком Справедливым, но он Людовик Слабак! – выкрикнул принц.

– Вы научились говорить громко, сын мой? – обратилась к нему королева-мать, вперив в него суровый взгляд. – Вам показалось, вы обращаетесь к брату, однако вы говорите с королем. Научитесь молчать, и, возможно, вас услышат.

Войдя в часовню, король обернулся к министру.

– Терпеть не могу подпевалу де Шале. Вы правильно сделали, что поставили его на место.

– Я поставил его на место, угождая вам, сир. Но я разделяю его опасения.

Людовик с беспокойством посмотрел на Ришелье.

– Вы достойный король, – продолжал кардинал. – Верный долгу беречь кровь своих подданных…

– Но?

– Ваши враги не так добры, как вы. Согревать у себя на груди змею – значит, быть укушенным.

Король вздохнул.

– Я обещал королеве не объявлять войну.

– Но втайне война уже ведется.

– Так посвятите меня в эту тайну! – воскликнул Людовик. – Пусть она станет явью, если хотите, чтобы я воевал.

Ришелье поклонился, и в глазах его вспыхнул огонек.

«Вы хотите, чтобы я показал вам войну? Ваши желания – закон, сир», – возликовал про себя кардинал.

Да, он желал этой войны. В партии гугенотов Ришелье видел угрозу французской короне. Но при этом он вовсе не хотел, чтобы дворяне-католики благодаря войне помогли укрепить в Европе гегемонию католической Испании. Нельзя предоставлять этой стране слишком много власти. Так что войной во что бы то ни стало должен командовать он сам. И никто другой.

И ни в коем случае не брат короля Гастон Орлеанский: его Ришелье опасался, как чумы. Королем управлять гораздо легче. На него можно повлиять. И поможет кардиналу необыкновенно талантливая шпионка. Кстати, должно быть, она уже ждет. Интересно, хорошие ли привезла новости? Ришелье в задумчивости покинул Лувр и уселся в свою карету.

В рабочем кабинете Ришелье вдоль длинного стола сидели переписчики и строчили письма, послания и депеши. Большой страной без большого количества бумаги управлять не удастся.

Стройная молодая женщина с зелеными глазами, одетая не без вызова – в темно-зеленую бархатную амазонку, стояла у окна и курила крошечную трубку с длинным тонким мундштуком. На скрип открывающейся двери она обернулась и склонилась в приветствии.

– Ваше святейшество…

– Миледи, – кивнул де Ришелье. – Есть ли новости?

– Благодаря вам королева и герцог Бекингемский наконец-то свидятся. Я перехватила письмо, которое графиня де Валькур должна была передать королеве, и сожгла его. Потом написала другое, как вы распорядились. Встреча состоится в субботу в аббатстве Валь-де-Грас. Пусть ваши люди приготовятся.

Де Ришелье одобрительно кивнул, но не преминул осведомиться:

– Были трудности?

– Мертвецы похоронены. Стычка на постоялом дворе «Золотая стрела». Вам не о чем беспокоиться.

Кардинал улыбнулся.

– Что ж! Если королева предпочитает войне бесчестье, она получит его. А мы получим войну.

Глава III

Мертвецы похоронены? В самом деле?

Если бы Миледи могла перенестись всего лишь через несколько улиц, ее уверенность в справедливости собственных слов поколебалась бы.

Д’Артаньян напал на след человека в кожаном плаще, и «трудности», которые гасконец доставил Миледи на постоялом дворе «Золотая стрела», запомнились ему крепко-накрепко.

В тот вечер дождь лил, как из ведра, и д’Артаньян устал до смерти. Поясницу ломило от долгого пути в седле, живот сводило от голода, он промок и замерз. Старый плащ служил не слишком надежной защитой от свирепого ветра и потоков дождя, которые слепили, попадая в глаза. Свет фонарей «Золотой стрелы» пообещал приют, и гасконец подъехал к постоялому двору. Оказалось, он не ошибся – цены тоже по карману: ужин для лошади и всадника – 12 солей, ночевка для обоих – 20. У ворот была карета, запряженная парой лошадей, и три сопровождавших ее всадника, закутанных в плащи. Заведение, как видно, добротное. Как же здорово примоститься у горящего очага, где на вертеле жарится целиком барашек, а на углях греется горшок с супом! У юнца из Гаскони слюнки так и потекли. В двадцать-то лет ты всегда голоден!