Константин Паустовский - Бригантина, 69–70
Несколько дней рабочие сдерживали натиск двадцати тысяч солдат, оснащенных по тогдашнему времени отлично — с броневиками, с артиллерией. И даже самолетами, с которых на позиции повстанцев сбрасывались бомбы.
Перед решающей схваткой защитники последнего оплота мятежников, шахтерского городка Фордсбурга, на глазах у готовящегося к атаке врага запели песню «Красный флаг» — ее привезли когда-то рабочие, иммигранты из Англии, и она стала гимном трансваальских повстанцев. Вот ее перевод — как он был напечатан в Москве тогда же, в 1922 году, в связи с этой новой трансваальской трагедией:
Народный флаг кроваво-красен.
Он не раз служил последним
покровом для павших борцов.
И прежде чем холодели
и коченели их тела.
Каждая складка его орошалась
кровью их сердец.
Каждому рабочему дорого наше знамя:
И пылкому французу, и отважному немцу.
Над куполами Москвы несутся
гимны в его честь,
В Чикаго он развевается над
волнующимися толпами.
Он говорит нам о былых победах,
Он обещает нам исполнение
надежд на вечный мир.
Яркое знамя, пылающий символ
Прав человека и его побед!
С обнаженной головой мы все клянемся
Высоко держать его до последнего дыхания.
Нас не страшат ни тюрьма, ни виселица,
Эта песнь будет последним нашим гимном.
А затем последовала артподготовка — на 1 час 10 минут — и атака правительственных войск. Улицы колониальных городов широки и потому неудобны для баррикадных боев. И для многих защитников Фордсбурга песня действительно оказалась последней… Многие были брошены в тюрьмы и казнены.
В тот день восстание было окончательно подавлено.
Арестовано было пять тысяч человек. Полторы тысячи из них присудили к различным наказаниям, а нескольких — к повешению. Но когда первые четверо шли на виселицу, вся тюрьма вместе с ними запела «Красный флаг». На могилы повешенных пришли 50 тысяч человек.
И власти сочли для себя благоразумнее «помиловать» остальных приговоренных к виселице — заменить казнь пожизненным заключением.
Правительство Южной Африки объявило это восстание результатом «большевистского заговора», нити которого якобы тянулись к Москве. Репрессии обрушились на Коммунистическую партию Южной Африки, которую за полгода до восстания создали люди, объединившиеся вокруг газет «Интернационал» и «Большевик».
В помещениях партии были устроены обыски, все хранившиеся там материалы отобраны и переданы особой следственной комиссии.
Гнев властей больше всего обратился против человека по имени Дэвид Айвон Джонс — основателя и редактора той газеты, которая сначала именовалась «Интернационал», а впоследствии стала выходить под названием «Умсебензи». Это в его статьях имя Ленина было впервые названо на юге Африки.
В марте 1922 года Айвону Джонсу не миновать бы самой страшной участи, но в это время он был недосягаем для властей своей страны.
Уже несколько месяцев он находился в Москве, жил на Тверской, теперь улица Горького, в доме наискосок от Моссовета, в гостинице, которая сейчас называется «Центральная», а тогда называлась «Люкс». В ней останавливались приезжавшие из-за границы руководители коммунистических партий. Айвон Джонс тоже жил в той гостинице. Он стал первым представителем Африки в Исполкоме Коминтерна.
Вместе с Лениным он участвовал и в заседаниях, и в повседневной работе Коминтерна.
Жизнь этого человека заслуживает того, чтобы о ней рассказать то немногое, что сохранилось до нас.
Судьба редактора трансваальской газетыДля Джонса, как и для подобных ему людей, революция была смыслом существования.
Как герой светловской «Гренады», он мечтал о мировой революции и готов был отдать свои силы и жизнь народам, живущим за тысячи миль от его родины. Будучи англичанином, родившись в Уэльсе, он стал борцом за свободу Южной Африки — страны, порабощенной его соотечественниками.
Мечта о мировой резолюции, романтика этой борьбы не сделали Джонса фанатиком, совершенно оторвавшимся от действительности. Он всегда стремился сохранить трезвость мысли, умение реально оценивать окружающее и самого себя.
Может показаться парадоксальным, что зачинателем коммунистического движения в Африке, да к тому же еще во времена безраздельного господства колониализма, был белый человек. Что он, британец, распространял антиимпериалистические идеи в «своей» Британской империи. И даже само то, что именно в Южной Африке — стране расизма, раньше чем в любой другой части Африканского континента, появились люди, считавшие «черных» такими же людьми, как и «белые».
Пока болезнь не приковала Джонса к постели, он участвовал в повседневной коминтерновской работе.
Но конкретных фактов о жизни этого человека мы знаем крайне мало. Из больничного «дела» Ялтинского тубинститута, куда Айвон Джонс попал 14 сентября 1923 года с большими кавернами в легких и с диагнозом: «хронический туберкулез», должно быть, можно было бы почерпнуть кое-что, но ялтинская «история болезни», как и вообще многое, что могло бы рассказать о жизни этого человека, погибла во время фашистской оккупации Крыма. А в самой Южной Африке бесчисленные налеты и обыски помещений компартии привели к тому, что большинство документов, связанных с деятельностью Джонса, оказалось в архивах тайной полиции.
Не зная об Айвоне Джонсе и событиях, неразрывно связанных с его именем, трудно понять некоторые действительно важные моменты южноафриканской истории. Но тамошнее правительство следует извечному принципу деспотической власти — вычеркивать из народной памяти противников режима, замалчивать самое их существование до той поры, когда, говоря словами поэта,
И нет уже свидетелей событий
И не с кем плакать,
не с кем вспоминать…
Зная характер режима, существующего на юге Африки, приходится удивляться не скудости сведений об Айвоне Джонсе, а, наоборот, тому, что властям не удалось стереть вообще всякое воспоминание об этом человеке. Таков удел страны, где люди борются и гибнут, зная, что оставшиеся в живых еще долго не смогут ни поставить им памятника, ни рассказать о них полным голосом поколениям, идущим на смену.
И те, кто сейчас продолжает в Южной Африке дело Айвона Джонса, понимают, конечно, что если они не добьются победы, то и о них потом в их родной стране будут знать так же мало.
В лучшей из книг по истории Компартии ЮАР Айвону Джонсу посвящены такие слова: «Нет оценки достаточно высокой, чтобы определить его заслуги… Его роль в истории южноафриканского рабочего класса еще предстоит должным образом оценить и увековечить».
