Лоуренс Шуновер - Блеск клинка
Пьер заплакал:
— Но монах сказал, что, может быть, вы возьмете меня к себе домой. Я хочу есть и у меня нет дома.
— Какой монах, мальчик? — спросил оружейник.
— Монах Изамбар.
— Что за Изамбар?
— Отец Изамбар де ла Пьер. Он с другими монахами идет перед бароном де Рецем.
— Правильно, — подтвердил оружейник.
— Он сказал мне, чтобы я обратился к оружейнику Хью из Милана, а он поговорит с вами позднее.
— О! Он назвал тебе мое имя!
— Он сказал, что это будет хорошо, но он также сказал, — здесь Пьеру пришлось собраться с силами, чтобы произнести худшее, — что мне не повредит пост сегодня, потому что сегодня день печали. Но я хочу есть и в печальные дни.
Хью из Милана улыбнулся и ответил:
— Должен сказать, что ты не выглядишь голодным. Я никогда не видел таких милых ясных глаз.
— Это лихорадка, мастер, — вмешался турок.
— Лихорадка, юноша? Не будем о болезнях. Посмотри-ка на свои руки. Ты что, разводил огонь?
Его добродушное подшучивание, а не слова или тон, которым они были произнесены, сделало свое дело. Пьер зарыдал, и это не могло не вызвать жалости.
— Подними его, Абдул, — приказал оружейник. — Я хотел только немного пошутить.
Слуга мощной рукой обхватил мальчика за талию и поднял его на своего мула.
— Так-то, мой милый. Ну успокойся, малыш. Тише ты, золотоволосый франк, а то злой барон…
— Хватит, Абдул!
— Извините, господин. Тысяча извинений. Мне следует держать язык за зубами. — И он вытер мальчику слезы своим рукавом.
— Теперь тебе лучше?
— Мне хорошо. Я заплакал из-за огня.
— Какого огня, дитя?
Пьер рассказал им, перескакивая с одного на другое, о событиях прошедшей ночи. После рассказа о трагедии оба мужчины приумолкли.
— Вот как я обжег руки, — добавил Пьер, как бы извиняясь.
— Ты хороший мальчик, — ласково произнес оружейник. — Но я бы тебе помог в любом случае, раз об этом попросил отец Изамбар.
— Господин, — с достоинством обратился Абдул к Хью.
— Да, Абдул?
— Я должен признаться вам. У меня в тюрбане есть финики.
— Как не стыдно!
— Мне стыдно. Это старая привычка.
— Сколько раз я говорил тебе, что не следует носить еду таким варварским способом. Тебе мало неприятностей, которые ты уже имел из-за своего тюрбана? Ты хочешь, чтобы люди подумали, что ты колдун, умеющий в любое время дня извлекать чужеземные тропические фрукты, не подверженные гниению и пропитанные сладостью, но не медом? Половина жителей Франции все еще боится фиников. Много ли у тебя осталось?
— Немного, мастер. Я ел их ночью.
— Ну ладно, дай их мальчику. Только сначала я попробую один или два, чтобы убедиться, что они не испортились.
— Это мудрая предосторожность, господин.
Абдул спокойно поднял руку и достал из тюрбана маленький сверток, завернутый в необыкновенно тонкую глянцевую кожу. Когда он развернул сверток, Пьер увидел около дюжины удивительных коричневых фруктов. Они не выглядели привлекательно, однако издавали такой соблазнительно сладкий аромат, что голодный желудок Пьера весь сжался. Оружейник съел один финик, потом второй, третий.
— Они не испортились, — с сожалением произнес он. Больше не было необходимости пробовать, и Абдул положил финик в рот Пьера.
— В середине есть косточка, — сказал Абдул. — Не ешь ее, но и не выбрасывай на дорогу. Многие люди никогда не видели косточек, которые находятся в сердце этих безобидных и питательных фруктов, и могут испугаться, увидев их. Сохрани их, как это сделал господин, или в крайнем случае позволь мне бросить их в кусты, когда никого не будет поблизости.
— Это мудрая предосторожность, Абдул, — сказал Хью с лукавой усмешкой. Владелец и раб, господин и слуга, они так долго жили вместе, что почти умели читать мысли друг друга.
Впереди, через головы барона де Реца и его людей, они увидели курьера, облаченного в великолепную церковную ливрею епископа Бове[3] и ведущего за собой коня без всадника. Он подвел коня к Изамбару и его монахам. Спустя мгновение Изамбар уже был на коне и вместе они унеслись в направлении Руана, обдав людей пылью и камешками из-под копыт.
Глава 3
Монотонный ритм неспешной походки мула, ощущение тепла в желудке от сладких фруктов, возможность прижаться к сильному телу Абдула и горячее солнце, светившее на непокрытую голову мальчика, усыпляюще подействовали на него, и когда они въезжали в Руан, он крепко спал.
Все улицы были заполнены молодежью и стариками, здоровыми и дряхлыми, горожанами с женами и детьми вплоть до грудных младенцев, монахами из разных монастырей, небрежно одетыми студентами, нищими, ворами, крестьянами из близлежащих районов и марширующими отрядами копьеносцев и лучников, главным образом, англичан, чьей задачей было поддержание порядка в этом столпотворении. Они без труда справлялись с этим. Лавки были закрыты. Повседневная жизнь прекратилась, как во время праздника, но праздничного настроения, которое обычно царило во время казней, не было, потому что большинство французов верили в божественную миссию Девы.
Честно говоря, все англичане были убеждены, что она колдунья, и даже некоторые французы разделяли это убеждение. Сам король Карл, чей трон она укрепила своими победами, был более чем наполовину убежден, что она одержима дьяволом. Пьер Кошон, епископ Бове, категорически утверждал, что Жанна была орудием дьявола. Церковный суд, который судил ее, действовал справедливо и в рамках закона, приговорив ее не к смерти, а к пожизненному заключению. И кто знает, может быть, она бы вышла на свободу через год-другой, когда страсти поутихли бы и люди забыли о ее ослепительном взлете?
Апатичному Карлу VII теперь, когда его трон был в безопасности, казалось, что ее следует наказать, если так решили самые ученые судьи двух королевств. Отступничество Жанны исключило ее из юрисдикции церковного суда и отдало в руки светской власти, которая заранее решила уничтожить ее.
Хью послал подмастерьев с вьючными мулами в мастерскую. Он хотел было отправить Пьера с ними, но решил, что неожиданное появление незнакомого мальчика со ссылкой на гостеприимство хозяина может взволновать его жену. Кроме того, мудрый человек не станет отлучаться на неделю, а потом возвращаться с новым и, быть может, постоянным членом семьи, не посоветовавшись предварительно с другими домашними. Поэтому он взял мальчика с собой.
На площади Старого Рынка, у рыбного базара толпа была гуще, чем в боковых улочках. Хью и его слуга заняли место в углу площади, возможно дальше от центра драмы, главным образом, из-за мальчика. В то же время с этого места все можно было видеть.
