Борис Климычев - Корона скифа (сборник)
— Конечно, конечно! — сказал Бутков. — Буди Германа, да пусть подают экипаж к черному ходу.
— Сейчас разбужу, не хотите ли пока чего-либо выпить?
— Нет, ничего…
Шершпинской направился к двери соседнего кабинета, но вызволить Германа из спальни Анельки оказалось не так-то просто. Тщетно кричал в дверную щелку Шерпинский о том, что Германа Густавовича требуют по срочному делу.
— Какое… там еще срочное дело? Пся крев!
— Герман Густавович! Вас Бутков зовет! Безотлагательно! — взмолился Шершпинский, проклиная в душе Анельку, юного красавца, себя и свою судьбу! О! Если мог бы он приказать высечь всех этих людей на конюшне! Их бы секли, они бы визжали, а он бы стоял, смотрел и улыбался!
— Вам Федор Алексеевич все объяснит! — сказал Шершпинский, беря молодого правоведа под руку и увлекая за собой.
Через минуту оба сидели в экипажах. Из-под полозьев взмывал снежный прах.
А дворецкий уже провел к Шершпинскому Полину-монтевистку, за которой съездил по приказанию хозяина.
Полина уселась в кабинете напротив Шершпинского. Ее вьющиеся темные волосы рассыпаны по плечам, темная пелерина скроена так, чтобы сделать как можно незаметнее ее горбы. Но искривление позвоночника привело к тому, что голова ее как бы ушла в плечи. Полина откидывает голову, смотрит пронзительно в переносицу Шершпинского.
— Что за нужда была булгачить меня ночью, да еще под утро, когда самый сладкий сон. Твой дворецкий переполошил всю мою дворню.
— Полина, моя дорогая, мы оба родились в этом проклятом городе, он ест человека белыми ночами, чахоткой, коротким летом, но он его привораживает и не отпускает. Мы — петербуржцы, и мы друзья детства, разве не так? Скажу больше, ты ведь говорила в детстве, что любишь меня… разве не так?..
Смородиновые зрачки Полины неестественно расширяются:
— Ты тоже говорил, что любишь… что же с того? Слова есть слова… — она смотрит на Шершпинского почти с ненавистью. Но есть и еще какой-то оттенок в ее глазах.
— Ты многое знаешь обо мне, — говорит Шершпинский, — но ты знаешь не все…
— Нет, я знаю все! — жестко отвечает Полина. — Я знаю даже, о чем ты хочешь просить меня. Тебе грозят смертью, и ты хочешь спасения…
— Да, ты и в самом деле ясновидящая, я в этом давно убедился, — говорит Шершпинский. — Но ты видишь все общим планом, а я тебе расскажу детали…
— Если я захочу их знать…
Полина невольно вспоминает, как их бонны водили гулять рядышком, как оборачивались прохожие и говорили: «Какие хорошенькие!» Так было, пока Полина не упала на камни, когда порвалась петля исполинки. Потом, сколько помнит себя, были сиделки, врачи. Мать потратила все состояние и даже продала дом, чтобы вылечить ее. Но никто не выпрямил ее горбы, только мать разорилась и умерла от огорчения. А смазливый Ромчик, как только она заболела, так и позабыл ее…
Он ей являлся во снах в виде ангелочка. Меж тем судьба нанесла удар и по семье Шершпинских. Глава семьи подделал в казначействе бумаги. И ушел по этапу.
Юный Ромчик ударился в карточные игры, мухлевал на ипподроме, поссорившись в бильярдной с партнером, ударил его кием в висок и убил.
Он попал на каторгу. Полина уже поняла, что нынешняя его тревога как-то связана с каторгой. Правда, после каторги он выбился в люди. Стал офицером. Служил в Польше, участвовал в подавлении бунта. Был тяжело ранен, вышел в отставку в чине поручика, долго лечился… Каторга забылась, как дурной сон. Но теперь каторжное прошлое его потревожило, она это чувствовала.
Роман заговорил вновь:
— Да, ты знаешь не все. Когда, благодаря прошению маменьки на высочайшее имя, я освободился из каторги, то со мной освободились еще двое: Кляка и Гвоздь.
Каторжанская ложа сообщила нам место, где банда зарыла золото, брильянты, прочие ценности, награбленные на сибирских трактах. Мы должны были взять это и вернуться к острогу, закупить оружие, одежду, лошадок, запрятать все в лесу. Потом подкупить охранников и устроить побег.
И мы нашли эти воровские ценности. Но я понимал, что побег может и сорваться. Тогда меня вновь упрячут в каторгу и уже навсегда, а я был сыт ею по самое горло. И я предложил Кляке и Гвоздю поделить все ценности на три части. Гвоздь отказался…
Он много помогал мне в каторге, и мне жаль было его убивать. Я смалодушничал, я ведь не злодей по натуре, ты же знаешь. Я просто очень прочно привязал Гвоздя к дереву и сказал ему, что вверяю его воле Божией…
Шершпинский вздохнул:
— Десять лет прошло, я думал, что Гвоздь тогда там умер. И вот мне прислали в трех судках все, что осталось от Кляки. Он ведь тоже здесь обосновался. Бани держал. Раздобрел, семьей обзавелся. Добропорядочный такой христианин. Ты спросишь, что мне прислали?
— Части тела Кляки?
— Да! Но какие! Не буду уточнять, ты ясновидящая, скажу только, что все это было зажаренным, горячим и в трех фарфоровых судках. Страшно?
— Мне? Ни капельки. Это тебе, да, страшно. Принеси судки.
— Может, не стоит? Уже все остыло. Я хотел вообще все выбросить на помойку.
— Хорошо, что не выбросил. Пусть принесут судки… — очень серьезно попросила Полина.
Дворецкий вновь принес злополучный фарфор и зачем-то железную корзину с остывшими уже углями.
— В этой корзине было доставлено… — пояснил Шершпинский.
— Оставьте меня одну!
— Ты что, есть это станешь? — невольно спросил Шершпинский.
— Ну, значит, как ни румянься, все равно я похожа на ведьму, — невесело проговорила Полина. — Вот даже ты про меня такое подумал…
— Нет, ты хорошая, но ты же занимаешься колдовством…
— Уйдите…
Прошло с полчаса, Шершпинский расхаживал по зале, нервно курил, слышал, что Полина звякает посудой. Подзывал дворецкого, спрашивал — не видно ли возле дома подозрительных.
— Мороз велик, ваше благородие, — ответствовал дворецкий, Экипажи — и то не ездят.
Но вот Полина приоткрыла дверь, позвала Романа, сама тотчас вернулась в кресло. Не хотела лишний раз стоять рядом с Ромчиком. Рост ее ушел в горбы, а Ромчик высок, неприятно ему быть рядом с карлицей.
Полина прищурила глаза в дивных ресницах, брови ее соболиные были нахмурены, лицо было бы красивым, если бы не печать страданий — морщины.
— План Петербурха у тебя есть?.. Принеси…
Шершпинский отпер ларец, проигравший немецкую песенку, разложил перед Полиной план.
— Сиди и не сопи шибко-то! — сказала Полина и замерла, склонившись над планом. — Так… здесь нет, здесь нет. Здесь есть, вот здесь! — ткнула она пальцем в план, вот в этом доме, у моста.
![Анатолий Бергер - Горесть неизреченная [сборник]](/uploads/posts/books/40475/40475.jpg)
