Александр Красницкий - Гроза Византии
Так и теперь они первыми из приглашенных на пир явились в княжий терем.
Там уже все было готово к званому пиру. Кроме византийских гостей, по гриднице расхаживало несколько норманнских дружинников в ожидании появления князей.
— Ну, что, как? — отозвав в дальний угол, спросил сурового Руара закаленный и поседевший в боях товарищ Инголет. — Решаемся ли мы напомнить конунгам, что не дело воинов сидеть по целым годам сложив руки?
— Да, я уже поговорил тут кое с кем, и ты увидишь, как это все выйдет, — ответил Руар.
— Самое важное начать…
Напомнить…
— Это принял на себя Зигфрид…
— Наш скальд?
— Да, он… Уж он сумеет… Зигфрид также скучает… Охоты да пиры притупили его вдохновение. Как он может воспевать героев, когда они по годам ничего не делают?…
— Так, так!… Ингвар, ты слышал?
— Слышал, — подошел к ним третий дружинник. — На Византию?
— На Византию, на Византию… — раздались со всех сторон голоса.
Все сразу воодушевились. Разговоры стали шумными. Лица загорелись, глаза заискрились.
Византийские гости, сбившиеся в одну кучку, тревожно переглянулись.
— Это что же? — шепнул Валлосу Алциад.
— Что? Покричат да и перестанут, — пожал тот плечами.
— А если нет?
— Без князей они не пойдут, а те вряд ли решатся напасть на нашего величественного порфирогенета.
— Кто их знает!… Вдруг придет в голову что-нибудь такое этим грубым людям…
— Говорю, что без Аскольда или Дира они не осмелятся тронуться, а в случае, если и эти с ума сойдут, то, ведь, мы здесь недаром…
Громкие крики прервали этот разговор. Из внутренних покоев палат показалось торжественное княжеское шествие.
Впереди шли, по скандинавскому обычаю, пажи, расстилавшие перед князьями богатый ковер, за ними, окруженные самыми близкими людьми, следовали князья Аскольд и Дир, красавцы собой, мужественные, со смелыми открытыми лицами и ясным соколиным взглядом.
Почти что рядом с ними шел высокий человек совсем не скандинавского типа.
Все варяги, пришедшие с князьями на Днепр, были без бород, с длинными, спускавшимися на грудь усами и пучком волос, закрученным на затылке. Этот же человек, напротив, имел черную окладистую бороду и длинные, падавшие на плечи волосы.
Это был славянин Всеслав — любимец Аскольда и Дира.
6. СКАЛЬД
Князья заняли после поясного поклона присутствующим главное «высокое» место за столом. Рядом с ними, с одной стороны, уселись Всеслав, Любомир, Премысл — старейшины киевские, с другой — Руар, Инголет, Ингвар -начальники норманнов.
Аскольд, как старший, жестом руки повелел присутствующим начать пир. «Заходили чарочки по столикам». Сперва все молчали, уписывая вкусные яства и поливая их крепким медом. Первый голод скоро был утолен. Руар, Инголет и Ингвар, отставив от себя блюда, переглянулись между собой; потом все трое взглянули на князей.
И Аскольд, и Дир сидели понурившись. Видно, их не влек к себе шум пиршества, тень смертной тоски легла на их лица. Они даже не говорили друг с другом и угрюмо молчали.
— Конунги, скучно вам! — вдруг громко воскликнул Руар. — А вместе с вами и нам… Далеко мы от нашей родины, так хотя в память ее не будем изменять ее обычаям…
— Разве вы не довольны пиром? — спросил Аскольд, поднимая голову и вглядываясь в Руара.
— Нет, на столах всего в изобилии, а разве забыл ты, что для норманна пир не в пир, если он не слышит вдохновенной песни своего скальда про дела былые.
— Верно, прав Руар, — раздались голоса, — пусть поет скальд, пусть, и от тоски тогда не останется и следа!
— Да, пусть нам споет Зигфрид, прошу тебя, Аскольд, — заговорил и Дир. — В самом деле, это хотя немного напомнит нам покинутую нами родину…
Аскольд в ответ на эти просьбы утвердительно кивнул головой.
Возгласы удовольствия послышались со всех сторон. Аскольд, особенно в последнее время, не очень охотно слушал скальда Зигфрида и всегда отдавал предпочтение славянскому певцу. Теперь же он быстро согласился на просьбы своей дружины. Руар с Ингелотом приняли это за предзнаменование успеха в задуманном ими важном деле.
По знаку обрадованного Дира, немедленно в гридницу к пирующим введен был седой Зигфрид, славный скандинавский скальд, не раз своей вдохновенной песнью возбуждавший скандинавов к берсекерангу «особенно выдающийся по храбрости подвиг».
Он вошел, высоко подняв голову. Его выцветшие от лет глаза на этот раз светились огоньком вдохновения. Таким Зигфрида давно уже не видали. Все при его появлении затихли, как бы в ожидании чего-то…
— Привет вам, витязи, привет вам, мужи Днепра и Скандинавии! -произнес Зигфрид, останавливаясь посреди гридницы, прямо против князей. -Чего желаете вы от старого певца?…
— Спой нам, Зигфрид, — сказал ему Дир.
Скальд тихо рассмеялся.
— Спеть, а о чем? — заговорил он. — Где я почерпну вдохновение для моей песни? Разве слышу я звон мечей, шум битв? Разве вижу я теперь, что героев ждет светлая Валгалла?… Нет, нет, нет! Вместо них — трусливые бабы, да и то не норманнские, а такие, каких наши берсекеры видали разве только в Исландии…
— Молчи, старик! — гневно воскликнул Аскольд. — Тебя позвали петь, и пой!…
— Ты прав, конунг или князь — не знаю, как теперь и называть тебя, -усмехаясь отвечал Зигфрид, — хорошо, я спою тебе… Слушайте вы, витязи норманнские!
Он с минуту помолчал и потом запел. Тихо сперва, но затем его старческий голос начал крепчать и, наконец, стал таким же звонким, как и голос юноши…
О родных скалах далекой Скандинавии пел он, вспоминал фиорды, откуда по всем морям, известным и неизвестным, расходились за добычей легкие драккары смелых викингов. Пел он о славе берсекеров, о их безумно-отважных походах на бриттов, саксов, франков, вспомнил об Олафе Тригвосоне Мудром и о дерзко-смелом Гастингсе, пред которым трепетала Сицилия, потом перешел к чертогу Одина — светлой Валгалле, к тем неземным наслаждениям, которые ждут там души павших в бою воинов, и вдруг, в упор глядя на то бледневшего, то красневшего Аскольда, запел с особенной силой и выражением:
Презрен, кто для сладкой лени
Забыл звон копий и мечей!
Валгаллы светлой, дивной сени
Не жаждет взор его очей.
Когда ж умрет, чертог Одина
Пред ним хоть будет налицо,
Не выйдут боги встретить сына
С веселой песней на крыльцо!
А на земле клеймо презренья
На память жалкого падет,
И полный всяк пренебреженья
Его лишь трусом назовет…
О, боги светлые!
К чему же
Ему не прялку дали — меч?
Что толку в трусе подлом — муже,
Забывшем шум и славу сеч…
— О, замолчи, молю тебя, замолчи, Зигфрид! — прервал скальда, вскакивая со своего места, Аскольд. — Ты разрываешь мою душу на части… Он смолк, а вместе с ним смолкла и вся гридница. Все, затаив дыхание, ждали, что произойдет теперь.
