Бернард Корнуэлл - Экскалибур
— А зачем он поехал в Деметию? — полюбопытствовала Кайнвин.
— Не иначе, хотел своими глазами убедиться, что Черные щиты и впрямь выступят весной на войну, — отозвался епископ, но как-то уклончиво. Наверняка в послании содержалась истинная причина поездки Артура к Энгусу Макайрему, но Эмрис секрета не выдал — иначе пришлось бы признаваться, что он взломал-таки печать.
На следующий день я поскакал в Инис Видрин. До обители было рукой подать, но дорога заняла все утро: кое-где мне приходилось спешиваться и вести коня и мула в поводу через сугробы. Мул вез на себе дюжину волчьих шкур — тех самых, что прислал нам Кунеглас, — и они оказались желанным подарком, ибо деревянные стены Гвиневериной темницы пестрели щелями, и в покои со свистом задувал ветер. Когда я вошел, пленница сидела на корточках у очага, пылавшего в центре комнаты. Сообщили о моем прибытии; она встала и отослала обеих прислужниц на кухню.
— Я и то подумываю, а не сделаться ли мне судомойкой, — промолвила она. — В кухне хотя бы тепло, зато от христианских ханжей проходу нет. Эти и яйца не разобьют без того, чтобы не восхвалить своего Бога, будь он неладен. — Гвиневера зябко повела хрупкими плечами и поплотнее закуталась в плащ. — Вот римляне умели поддерживать в доме тепло, а мы, похоже, это искусство утратили.
— Кайнвин шлет тебе подарок, госпожа, — сказал я, сбрасывая шкуры на пол.
— Поблагодари ее от меня, — проговорила Гвиневера и, невзирая на холод, подошла к окну и распахнула ставни, впуская в комнату свет дня. Под порывом студеного ветра пламя заметалось из стороны в сторону, к почерневшим балкам взвились искры. На Гвиневере был плащ из плотной бурой шерсти. Лицо ее заметно побледнело, но надменные черты и зеленые глаза ничуть не утратили былой властности и гордости. — Я ждала тебя раньше, — упрекнула она.
— Времена нынче непростые, госпожа, — отозвался я, оправдываясь за долгое отсутствие.
— Я хочу знать, Дерфель, что произошло на Май Дуне, — потребовала Гвиневера.
— Я расскажу, госпожа, но сперва мне велено вручить тебе вот это.
Из поясного кошеля я извлек Артуров свиток и передал его Гвиневере. Она сорвала ленту, ногтем поддела печать, развернула пергамент. Прочла его в резком отсвете, что отбрасывали в окно снега. Лицо ее напряглось, но другой реакции не последовало. Она вроде бы перечла письмо дважды, затем свернула его и небрежно отшвырнула на деревянный сундук.
— Так расскажи мне про Май Дун, — повторила она.
— А много ли тебе уже известно?
— Я знаю только то, что Моргана считает нужным мне сообщить, а от этой стервы ничего, кроме так называемых откровений ее жалкого Бога, не дождешься. — Говорила Гвиневера достаточно громко — на случай, если нас кто подслушивает.
— Сомневаюсь, что Морганин Бог остался разочарован, — заметил я и поведал ей обо всем, что случилось в канун Самайна, ничего не утаивая. Когда я закончил, она не проронила ни слова — просто глядела в окно на заснеженный двор, где с дюжину закаленных паломников преклоняли колена перед священным тернием. Я подбросил в огонь дров из поленницы у стены.
— Стало быть, Нимуэ увезла Гвидра на вершину холма? — переспросила Гвиневера.
— Она прислала за ним воинов из числа Черных щитов. Они-то мальчика и похитили. Прямо скажем, дело нехитрое.
В городе приезжие кишмя кишели, а во дворец чьи только копейщики не захаживали. — Я замялся. — Не думаю, впрочем, что Гвидру и впрямь угрожала опасность.
— Еще как угрожала! — яростно возразила она. Я просто-таки оторопел.
— Убить собирались совсем другого ребенка — сына Мордреда, — запротестовал я. — Его уже и раздели, и приготовили к жертвоприношению, но не Гвидра, нет.
— А когда смерть другого ребенка ни к чему бы не привела, что бы произошло тогда? — спросила Гвиневера. — По-твоему, Мерлин не подвесил бы Гвидра за пятки?
— Мерлин не поступил бы так с сыном Артура, — сказал я, хотя, надо признаться, особой убежденности в моем голосе не прозвучало.
— А вот Нимуэ поступила бы, — возразила Гвиневера. — Нимуэ перерезала бы всех детей Британии до единого, лишь бы вернуть богов, да и Мерлин соблазну поддался бы. Подойти так близко, — она свела большой и указательный палец на ширину монетки, — и чтобы между Мерлином и возвращением богов стояла только жизнь Гвидра? О нет, Мерлин непременно соблазнился бы. — Гвиневера отступила к очагу и распахнула плащ, впуская тепло под складки одежды. Под плащом на ней было черное платье и ни единого украшения — даже на пальцах ни колечка. — Мерлин, — мягко проговорила она, — возможно, испытал бы укол совести, убивая Гвидра, но не Нимуэ, нет. Она не видит разницы между этим и Иным миром; жив ребенок или мертв — ей все едино. Но важен им сын правителя, Дерфель. Во имя высшей цели отдавать приходится самое ценное, а в Думнонии ценен, уж верно, не какой-то там Мордредов ублюдок. Здесь правит Артур, а не Мордред. Нимуэ хотела смерти Гвидра. И Мерлин знал об этом — просто надеялся, что хватит и меньших смертей. Но Нимуэ все равно. Однажды, Дерфель, она вновь соберет Сокровища, и в тот день кровь Гвидра потечет в Котел.
— Пока жив Артур, этого не произойдет.
— И пока жива я! — свирепо объявила она и тут же, осознав свою беспомощность, пожала плечами. Гвиневера вернулась к окну и уронила с плеч бурый плащ. — Плохая из меня мать, — неожиданно посетовала она. Я не знал, что ответить, и благоразумно промолчал. Я никогда не был близок к Гвиневере; по правде сказать, она относилась ко мне со снисходительной, насмешливой приязнью — так обращаются с бестолковым, но послушным псом, — а вот теперь, потому, верно, что поделиться ей было больше не с кем, она открыла душу мне. — Мне, собственно, и не нравится быть матерью, — призналась она. — Вот эти женщины, — она указала на облаченных в белое Морганиных монахинь, что сновали через заснеженный двор от одного строения к другому, — все они поклоняются материнству, а сами сухи, что шелуха. Они оплакивают эту свою Марию и талдычат мне, что только матери, дескать, дано узнать истинную скорбь, да только кому оно надо-то? — исступленно выкрикнула она. — Пустая трата жизни! — Ее душили горечь и гнев. — Вот коровы — отличные матери, да и из овец кормилицы просто отменные, так велика ли заслуга в материнстве? Да любая дуреха станет матерью как нечего делать! Только на это они в большинстве своем и годятся! Материнство — это никакое не великое свершение, это неизбежность! — Я видел: невзирая на ярость, она того и гляди расплачется. — Однако ж ничего другого Артур от меня и не ждал! Молочная корова, вот кто я для него!
