Иван Кратт - Великий океан
Ананий писал, вспоминая каждую мелочь, каждую деталь поведения правителя. Все могло пригодиться. Он знал тех, кому писал. Повернутое под другим углом, все имело и другую цену.
* * *Горла кувшинов
Подняты ввысь,
Брюха кувшинов,
Наполнив ряд,
В мягком рисе,
В грубом рисе…
Наплавков морщился, с напряжением вытаскивал больную ногу из раскисшего липкого грунта и сквозь зубы бормотал песню. Это успокаивало и помогало двигаться. Песню он подслушал когда-то от дряхлого китайца, высохшего, словно мумия. Старик много лет сам засевал свое рисовое поле, дававшее пищу на одно новолуние. Остальное время Чжо-Лин кормился неизвестно чем.
Гарпунщик давно уже перестал ходить на ключ лечиться. Источник только ослаблял сердце, ноге все равно не стало лучше. Да и время наступило не для возни с ногой. Отъезд Баранова и Кускова помог ближе сойтись со звероловами, разглядеть то, что до сих пор было скрыто и придавлено. Наплавков теперь ясно видел, что лишения и непосильный труд были, по существу, единственным уделом промышленных и что порой только страх и преклонение перед личностью правителя сдерживали людей…
И новая дерзкая мысль, как в прежние годы, постепенно овладевала им. Он знал о бунте Беньевского на Камчатке, учиненном много лет тому назад, знал, что произошел он тоже среди таких же промышленных людей, захотевших вырваться из неволи, знал, что бунт удался. Может быть, это то самое, ради чего стоило еще побороться?..
Недавно больной и угрюмый, Наплавков за эти недели совсем изменился, помолодел. Промышленники встречали его всюду, хлопотливого и старательного, помогавшего то одной партии, то другой, присаживающегося к крылечку казармы выкурить трубку, поговорить. И всегда случалось так, что злые, ослабевшие люди после его ухода сидели до темноты взбудораженные и задумчивые. Грезилось новое, что-то хорошее. Что — Наплавков не договаривал. Он умел разбередить мечтания и осторожно отступал. Время научило его действовать не торопясь. Нужно было сперва разведать, подготовить почву, чтобы потом не раскаиваться в поспешности…
Дождь превращался в сплошную хлещущую завесу, креп ветер. Мокрые лапы елей преграждали дорогу, заросли терновника становились непроходимыми. Далеко вверху гудели вершины великанов-сосен, скрипели стволы. Надвигались сумерки.
Наплавков ежеминутно подкидывал на плечо горного барана, убитого возле редута, торопился выбраться из леса. Шторм вырастал в бурю, неистовствовавшую в этих широтах по нескольку дней. Нужно как можно скорее добраться до форта, укрепить якорями недостроенное судно. Ветер сорвет его, как байдарку.
Показались строения крепости. Сквозь частую рябь дождя оголился просвет над деревьями, выступили зубцы палисада. Со стороны леса блокшивов не было, сразу начинались высокие отвесные стены. За несколько месяцев бревна потемнели, казалось, крепость стоит уже не один год.
Наплавков вспомнил сибирские острожки — оплот российского могущества, древние заплесневелые срубы, похожие на монастыри. Десяток-другой казаков, поселенных неизвестно кем, представляли в них силу, существовавшую только по привычке. Здесь было иначе. Даже отсутствие Баранова, чье имя наводило трепет и создавало постоянную напряженность лагеря, не нарушало военных устоев форта. Большинство пионеров все еще оставалось завоевателями. Новые места пока не принесли счастья, не найденное сразу, оно потускнело. Промышленные остались чужими на этой земле.
Зато некоторые приняли вторую родину сразу. Выстроенный в несколько месяцев город, каждый венец сруба, проложенная тропа сближали их с хмурыми скалами, великим лесным простором, с морем, ущельями диких гор. Клекот белоголовых орлов, длинные тени каньонов, зеленые островки — покойный, нетронутый мир. Он ждал своего хозяина…
Гарпунщик еще раз подкинул на спиле мокрую тушу барана, прибавил шаг. Стены уже были совсем близко, сейчас его окликнет караульщик. Однако он подошел почти вплотную к форту, но ни часового, ни обхода на местах не оказалось. Не было их и возле узких, тяжелых ворот. Лишь после настойчивого стука промокшего, рассерженного Наплавкова между зубьями палисада брякнул мушкет, показалось бородатое лицо.
— Кто грохает? — сердито спросил караульный, стараясь вглядеться в невидное сверху подножие стены.
Наплавков окончательно разозлился. Лещинский последнее время мало следил за гарнизоном. При Баранове подойти незамеченным к крепости нельзя было даже ночью. Жестокость правителя, наказывавшего виновных, Наплавков оправдывал. Распущенности он не выносил сам и не терпел ее в других.
Сказав пароль, гарпунщик угрюмо поднялся по тесаным ступенькам внутри ограды, молча толкнул калитку и, не отвечая на завистливый возглас бородача, приметившего добычу, захромал к бараку, стоявшему у моря. Казарма была срублена одной из первых при закладке форта, и здание казалось давно обжитым. Здесь, в углу, отделенном сивучьими шкурами, с первого же дня гарпунщик и поселился.
Сюда обычно собирались почти все звероловы, находившиеся в крепости. Огромный очаг, сложенный из дикого камня, давал свет и тепло. Смолистые корчаги душмянки, сухой плавник горели до утра, озаряя низкие конопаченные стены, увешанные снастями, широкий, на каменных плитах стол. Перед очагом оставалось пустое пространство с двумя плахами, положенными на пни. Место, которое занимали только обитатели казармы. Приходившие рассаживались вокруг стола.
В этой казарме семейных не было. Промышленные гордились отсутствием баб. Пленные индианки — жены других зверобоев, алеутки не наполняли сумрачное, строгое жилье старейших посельщиков. Не было и говора, напоминавшего курлыканье птиц, неустанной возни, пестрых лоскутьев, редкой унылой песни крещеных рабынь.
Одно только исключение было допущено в старой казарме. Высокий седой старик Афонин, сподвижник Баранова еще с шелеховских времен, промышляя речного бобра, нашел под скалой у горячего источника раненых старуху индианку и девочку. Старуха была уже мертва. Рысь прокусила ей шею. Два жирных ворона клевали посиневшую ногу индианки и даже не взлетели при появлении охотника. Девочка их не отгоняла. Братья великого Эля священны. Да она и сама была почти без сознания. Хищник ободрал ей кожу с плеча и спины, и девочка истекала кровью. Она успела лишь дотащить мать к воде, хотя помощь старухе еще в пути стала ненужной.
Зверобой хотел пройти мимо. Много смертей и ран встречал на своем веку, но тощие косицы, вымазанные кровью, темная худая спина подростка вызвали воспоминания о далекой Миссисипи, о днях, проведенных пленником в индейской деревне, детских участливых руках, просовывающих в щели бараборы пищу.
