Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин
– Наоборот, я очень благодарна за ваш рыцарский поступок…
– Я уезжаю в отпуск и зашёл проститься с вами.
– А вы уже попрощались с дамами, в обществе которых так бурно отметили получение новых погон и «Железного креста»?
В подчёркнуто-равнодушном тоне, каким был задан этот вопрос, прорывались нотки горечи.
– Моника, хорошая моя наставница, да ведь я их даже не разглядел! Как только они явились, мы с гауптманом Лютцем ушли домой.
– Вы оправдываетесь передо мною?
– А вы словно упрекаете меня…
– Я упрекаю на правах учительницы, – впервые за всё время улыбнулась Моника.
– Ну, а я оправдываюсь на правах ученика. Так какие же наставления дадите вы мне на время отпуска?
– А разве вам нужны мои наставления? Ведь вы едете к своей названной матери и… сестре. Они, верно, хорошо присмотрят за вами.
– Почему вы запнулись перед словом «сестра»?
– Я не представляю, как можно называть сестрой незнакомую девушку. Вы же сами говорили, что видели её, когда были семилетним мальчиком… и потом сёстрам не возят таких дорогих подарков.
– Выходит, вы ничего не пожелаете мне?
– Ведите себя хорошо и… возвращайтесь скорее.
– Оба эти наказа выполню с радостью… Генрих крепко пожал руку Моники и быстро вышел.
«Неужели она меня любит?» – думал он по дороге на вокзал. Ему было и радостно и одновременно грустно.
Рыбаки и рыбки
Телеграмму о приезде Гольдринга в Мюнхен Бертгольд получил поздно вечером. Он уже собирался покинуть помещение штаб-квартиры и идти отдыхать после целого дня работы.
Бертгольд долго ждал телеграммы; он делал всё возможное, чтобы ускорить приезд Генриха в Мюнхен. Но теперь всё это было несвоевременно. Выехать сейчас домой он никак не сможет, а сделают ли Эльза и Лорхен всё как следует?
С телеграммой в руке Бертгольд опустился в большое кресло у стола и задумался. Сколько планов, желаний, надежд он возлагал на приезд Генриха, и – вот тебе! Он прибыл именно теперь, когда уехать хотя бы на день нельзя.
О приезде Гольдринга Бертгольд несколько раз говорил жене. Между ними была договорённость, что он обязательно прибудет домой на этот случай. А вот теперь надо давать телеграмму, чтобы его не ждали… Неужели ничего нельзя придумать? Неужели все его планы полетят ко всем чертям только лишь из-за того, что в штаб-квартире сейчас больше работы, чем когда-либо? Но за всю свою сознательную жизнь, а она прошла в органах разведки, он ни разу не поступился интересами службы во имя своей семьи.
Двадцать восемь лет Бертгольд в разведке. Неужели двадцать восемь? А память так хорошо сберегает малейшие подробности того дня, когда он, молодой офицер, ехал в Вену, чтобы устроиться при штабе австро-венгерской армии и регулярно осведомлять своего шефа, обер-лейтенанта Брандта, о настроении и поведении офицеров штаба.
Сколько тогда было радужных надежд на блестящую карьеру, сколько юношеской романтики! Вильгельм Бертгольд разведчик по происхождению, по образованию, по профессии. Охота на людей доверчивых и искренних, откровенных, высокопоставленных и малоизвестных, но таких, которые благодаря занимаемым постам были знакомы с делами секретного порядка, эта охота в роду Бертгольдов считалась такой же нужной и не менее почётной профессией, как, скажем, работа врача, преподавателя богословия или горного инженера. И когда молодой Вилли ехал в Вену, он вместе с матерью пошёл в кирху и горячо молился богу, чтобы он поддержал его и помог в таком трудном деле, как работа агентурного разведчика, успех которой зависит от количества простодушных глупцов.
До 1916 года молодой Бертгольд не имел оснований жаловаться на судьбу. Она была благосклонна к нему, и эта благосклонность сказывалась в многочисленных похвальных отзывах Брандта о его работе. Но в 1916 году Вилли Бертгольд, тогда уже гауптман, совершил недопустимую ошибку. Он не распознал в одном высокопоставленном офицере австро-венгерского генштаба немецкого профессионала разведчика и в очередном рапорте описал его деятельность очень тёмными красками.
После этого звезда Бертгольда закатилась на долгое время. Правда, его не выгнали, но и не замечали, разрешая выполнять лишь те задания, с которыми легко мог справиться даже желторотый филёр. Бертгольд молча сносил пренебрежительное отношение к нему до 1918 года, когда судьба, казалось, снова улыбнулась ему. Возникла потребность набрать полный контингент разведчиков самых различных профилей, чтобы экспортировать их на оккупированную Украину. Вспомнил о Бертгольде друг его детства и однокашник по школе разведчиков Зигфрид фон Гольдринг. Баронский титул открывал ему путь не только в кабинеты высокопоставленного начальства, но и в гостиные их жён. Гольдринг и Бертгольд поехали на Украину вместе, хотя получили различные задания: Зигфрид должен был заняться транспортом и вербовать там агентуру, а Вилли поручили собирать сведения об экономике южной Украины.
Чтобы искупить старый грех, Вилли Бертгольд работал без отдыха, не зная усталости. Он изучил земские архивы, статистические данные, запорошённые пылью докладные записки геологических разведок. Но когда осенью 1918 года немецкая армия удирала с революционной Украины, Бертгольд тоже вынужден был бежать, захватив с собой, как наибольшую ценность, икону Козельщанской божьей матери, поспешно выкраденную им из монастыря, и свою докладную об экономике южной Украины. Камни на иконе, как выяснилось позже, оказались фальшивыми, а в докладную никто даже и не заглянул. Германия стояла накануне краха – не до того было.
Так и закончилась бы карьера потомственного разведчика, не вспомни о нём его бывший шеф оберст-лейтенант Брандт. Не привыкший ко вниманию со стороны начальства, Бертгольд не успел и опомниться, как стал заместителем Брандта – и почти одновременно мужем его дочки Эльзы, единственным приданым которой был высокий пост отца. Но отец спустя два года умер, дождавшись внучки Лорхен, которой смог завещать лишь коллекцию почтовых марок, собранных чуть ли не за полстолетие.
Бертгольд любил свою дочь безмерно, так, как может любить человек, не испытавший за всю свою жизнь не только глубокой привязанности к кому-либо, но даже симпатии. Он всегда был замкнутым человеком и оценивал отношения с другими лишь с точки зрения пользы для своей карьеры. Так он стал мужем Эльзы, которую никогда не любил, и оставался чужим для неё даже теперь. Единственное, что связывало супругов Бертгольд, была Лора, судьба которой одинаково волновала отца и мать.
Маленькая Лорхен была на редкость милой девочкой: с пухлыми ручками и ножками, розовыми щёчками, золотистыми кудряшками. Очарованные её красотой, родители не замечали, как постепенно менялась её внешность. Лора тянулась вверх, и вместе с этим вытягивались все черты лица, а это никак не украшало девочку. В двенадцать–тринадцать лет она превратилась в очень неуклюжего подростка, да ещё с прескверными наклонностями: Лора любила подслушивать под дверью, подглядывать за взрослыми. Её знакомство с некоторыми интимными сторонами жизни заходило значительно дальше, чем у других девочек её возраста.
