Анатолий Коган - Войку, сын Тудора
Витязи и войники, столпившиеся за княжьей свитой, бросились вязать обреченных. Князь Штефан, зловеще ощерившись, следил, как пашей и беков потащили на вершину холма, на место старого бешляга, где у лагерной черты была расчищена большая поляна для общих сборов войска и для казней.
В рядах белгородского стяга произошло движение. Стремянный и дьяк государя московитин Володимер, по приказу князя побежавший незадолго до того за своим побратимом, привел Чербула, уже накормленного и почищенного. Между витязями шел Юнис-бек. За Володимером на веревке тащился связанный мунтянин, пойманный Войку близ засады.
Чело князя Штефана разгладилось. Он двинул коня навстречу новоприбывшим.
— Войку, сын Тудора! — воскликнул князь. — Я не принял бесерменского золота; чем же мне одарить тебя, мой богатырь? Ты не ранен, ты цел, сынок; воистину все награды сегодня — мне!
— Спасибо, государь. — Войку преклонил колено. — Но я не достоин твоей милости. Я не сберег твоих людей.
— Так захотел господь, уготовивший им славу. — Штефан осенил себя крестом. — Вся Молдова отслужит молебны по душам храбрых, без которых не одолеть бы нам, наверно, сегодня поганых. Но что у тебя в руке?
— Твои часы, государь, — ответил юноша, протягивая властителю золотую луковицу.
— Они теперь твои, готног Чербул, — серьезно промолвил князь. — Как видишь, сотникам часы порой нужнее, чем воеводам. Встань, сотник Чербул, служи Земле Молдавской столь же храбро, как в этот светлый день. А это кто с тобой? — добавил Штефан, переводя пронзительный взор на молодого турка. — Вместе с победой ты добыл нам и пленника? Да, вижу, птицу непростого пера!
— Это Юнис-бек, государь, — с ясным взором пояснил юноша, не знавший еще о судьбе военачальников-османов. — Он храбро дрался, но болото отдало его в мои руки.
— И кстати отдало, Чербул, — нахмурился воевода. — Ведь это Иса-бека сын, не так ли? Кровавого Иса-бека, прозванного грозой Семиградья. — Свирепея, князь забыл, что то же прозвище носил до сих пор он сам. — Отец сегодня сумел спастись, но сынка, слава Иисусу, болото вверило нашим рукам. Так пусть с ним будет, как с прочими, как стало бы с Исою, не успей он сбежать. На кол его, да живей!
Войку бросился к золоченому стремени господаря.
— Великий государь! Я обещал ему жизнь!
Штефан уставился на юношу.
— Ты — обещал, не мы, — процедил он сквозь зубы. — В бою был твой войницкий суд, теперь вершится княжий.
Войку с мольбою поднял руки.
— Не руши слово присягавшего тебе, государь! Не пятнай саблю своего ратника!
Мертвая тишина разлилась над долиной древней Ботны. Удивление на лице князя сменилось новым гневом, гнев — безудержной яростью. Рука потянулась к сабле, побелевшие зрачки впились в голубые юношеские глаза. Но Войку взора не опускал. Подался вперед, словно готовясь заслонить товарища, не раз уже доказывавший свою преданность московитин Володимер. Сурово глядели грозные куртяне княжьей дружины, войники-крестьяне. А дерзкий сосунок внизу, перед ним, все не опускал щенячьих ясных глаз, полных верности и обиды, отстаивая свое право на благородство, готовый за него умереть.
И Штефан опять овладел собой. Окаменели, словно лава после извержения, отлились вновь в бесстрастную маску искаженные яростью черты. Безумное пламя под сдвинутыми бровями сменилось холодным блеском.
— Пусть живет, — бросил князь. — Ради дела, сотворенного тобой. Но не смей, — сдерживаемое бешенство прорвалось опять на миг, — не смей являться мне на глаза.
Крепкая рука капитана Молодца — другая, раненная, висела на перевязи — подхватила Чербула и потащила от беды подальше к стягу. Следом Володимер, торопясь, подталкивал на ходу вторично спасенного Юнис-бека.
А Штефан, опять спокойный, с жестокой усмешкой смотрел, как перед ним на коленях, казалось — вприпрыжку, бегает развязанный войниками мунтянский лазутчик. Схваченный Войку шпион судорожными движениями напоминал собаку, старающуюся избавиться от вцепившегося ей под хвост колючего репья. Предатель выл и бился лицом о снег. Но господарь не собирался его казнить. Вражьего соглядатая ждали застенки Сучавской крепости, где мастер Хынку приемами особой тонкости сумеет, несомненно, заставить презренного выдать немало ценных тайн.
Брезгливо объехав шпиона, Штефан направил коня к тому месту, где попы возносили уже молитвы над телами павших за Молдову борцов. Ровными рядами братских чет лежали вместе молдаване, немцы, татары, гуситы-чехи, русины, литовцы, венгры. В бою пали восемьсот поляков и почти все триста мадьяр. Но больше всего — секеев: четыре тысячи семиградских войников полегли в невиданной сече, защищая Высокий Мост. К ним и к немногим оставшихся в живых товарищам их подъехал с соратниками господарь, опустив непокрытую голову, всматриваясь в мертвые лица людей, знакомых и по давним ратным спорам, и по пирам. А дальше, до самого горизонта, его люди складывали уже кучами тела убитых, задавленных в свалке, захлебнувшихся в топях воинов Сулеймана Гадымба. Росли и кое-где уже запылали смрадными кострами высокие горы вражеских тел.
Над долиной недавней битвы, помогая смерти сковывать еще теплые тела убитых, растекался подгоняемый тихим ветром крепчавший мороз.
18
Разложив лист сирийского пергамента на тугой коже большого турецкого бубна, московитин Володимер старательно вырисовывал нарядные буквы государевой грамоты. Послание, вчера составленное дьяком Цамблаком под диктовку самого Штефана, ранним утром было передано грамотным слугам господаря для переписки.
«Светлейшие, могущественные и благороднейшие повелители христианства, кому из вас ни покажут или прочтут сей лист, — выводил Володимер: заподозрить любого властителя в неумении читать в то время не было оскорбительно. — Мы, Штефан-воевода, милостью божьей господарь Земли Молдавской, шлем вам глубокий поклон и пожелания добра. Вашим милостям ведомо, что прежестокий и неверный царь турецкий, с давних пор помышляя о погублении всего христианства, день за днем измысливает, каким еще чином привести под свою власть христианство и погубить. Посему извещаем вас, что в минувший день святого праздника крещения господня реченный турецкий царь наслал на нас великое и проклятое турецкое свое войско, в числе ста двадцати тысяч человек, имея при оном наиближайших и наилюбимейших рабов своих и правых капитанов. Сиречь Сулеймана-пашу, визиря и беглербея, со всем двором реченного царя, со всею Румелией, с господарем Земли Мунтянской со всею его силою. И были там Иса-бек, Али-бек, Скендер-бек, Дуна-бек, Якуб-бек, Валти Улу-бек, Сараф-ага-бек, властитель Софии, Штура-бек, Пири-бек, Юнис-Иса-Бек, сын Иса-бека, визирь со всеми их спахиями, воеводы в том войске и богатыри.»
