Кристофер Харт - Аттила
— Ты отлично осведомлен, — пробормотал он. — Ты тот самый гунн, да? Отпрыск Ульдина?
Аттила кивнул.
— Он отец моего отца.
Центурион пожал плечами.
— Он стоял там. Аларих всего месяц назад был за
Альпами, а сейчас идет на юг. Их всадников неуклюжими не назовешь. Полагаю, что завтра в сумерки он уже будет у ворот Рима. — Он расправил плечи и сурово сжал губы. — Ну, что будет — то будет. Наше дело — сначала добраться до Равенны. Так что мы собираемся повернуть на восток.
Мальчик изо всех сил постарался не выдать своего восторга.
— В горы? — спросил он.
— В горы, — кивнул Марко.
— В горы! — воскликнул Олимпий.
Мальчик вытянул шею и посмотрел на небо: тяжелое, потемневшее и разбухшее, оно предвещало яростный летний ливень. Готовые пролиться дождем тучи свисали с небес, словно гигантские серые брюха, которые вот-вот лопнут.
Аттила пришлепнул комара на скользкой от пота руке.
— Вот-вот будет гроза, — сказал он.
Центурион посмотрел не на небо, а вперед, на север, вдоль дороги, на горизонт.
— Похоже, ты не шутишь, — проворчал он и крикнул: — Хей! — Потом пришпорил свою гнедую кобылу, повернулся и галопом поскакал в аръергард встревоженной колонны.
Так-так, думал Аттила, устраиваясь поудобнее на роскошном мягком сиденье и почти забыв об Олимпии. Гроза. Все лучше и лучше. Мы направляемся в горы.
Мальчик любил горы. В горах молено спрятаться.
В первую ночь они разбили простой походный лагерь около Фламиниевой Дороги, а на следующую — у Falerii Veteres. В полдень третьего дня они пересекли мост Августа через Неру и почти сразу же повернули на восток, оставив позади широкие равнины Тибра и начав подниматься по узкой дороге в Сабинские горы, по направлению к городу Терни. Дорога сделалась ухабистой, а после Терни они свернули на проселочную дорогу, скорее, тропу через холмы, и колонна могла двигаться только медленным шагом. С такой скоростью они вряд ли могли покрыть больше пятнадцати миль в день, даже используя каждый светлый летний час, а этого они себе позволить не могли, потому что им приходилось разбивать лагерь и принимать меры безопасности, раз уж они не ночевали в укрепленных городах. И все-таки, догадывался мальчик, этот путь считается наименее рискованным, потому что меньше всего можно предположить, что императорская колонна выберет его.
— Где Галла? — спросил Аттила.
— Принцесса Галла Плацидия, о который ты, как я полагаю, справляешься в таком необычайно фамильярном стиле, — едко отозвался Олимпий, — осталась в Риме.
— И что с ней сделают готы?
Олимпий ханжески перекрестился, закатил свои опухшие глаза к крыше кареты и произнес:
— Ничего сверх уготованного ей Господом.
Потом нагнулся и отдернул бархатные занавески, чтобы впустить немного прохладного горного воздуха.
На склонах холмов паслись овцы и ягнята, кое-где встречались пастухи. Один остановился прямо на дороге, глазея на приближавшуюся колонну, и стоял там, пока гвардейцы не прогнали его прочь.
— Разумеется, хорошо известно, — начал Олимпий, не замечая, слушает его мальчик или нет. В сущности, он заговорил только для того, чтобы немного успокоить нервы, которые к этому времени совсем разгулялись со всеми этими солдатами, горами и готами. — Разумеется, хорошо известно, что пастухи здесь, в холмах, совершенные животные. Они не принимают ванну с момента крещения и до самых похорон. Да их и крестят-то редко. — Он с сомнением выглянул в окно и посмотрел на выжженную солнцем землю, зажав в жирной, белой, ухоженной руке носовой платок. — Они, наверное, до сих пор поклоняются козам, во всяком случае, большинство из них. — Олимпий снова устроился на сиденье. — Мошенники и разбойники, так говорят в Риме про обитателей Сабинских гор. А то и еще вульгарнее — «овцеложцы». Понятно, что имеется в виду. Да что там, еще совсем недавно Сабинские крестьяне были печально знамениты тем, что стригли волосы не только на голове, но и на лобке, причем публично. На рыночной площади, на глазах у собственных и чужих жен! Они так же чувствуют стыд, как животные, за которыми ухаживают.
Мальчик прыснул, и Олимпий сердито посмотрел на него.
Словно в доказательство словам евнуха, чуть дальше колонна миновала еще одного пастуха, который стоял и глазел на них так, словно они были первыми человеческими существами, увиденными им за долгие месяцы. Может, так оно и было. Он стоял совершенно голый, накинув на плечи овечью шкуру. Его темно-коричневая кожа пересохла и потрескалась под солнцем пустыни, ноги деформировались от недоедания в детстве или несчастного случая в зрелом возрасте, а глаза налились кровью и были дикими. Мальчик вспомнил эклоги Вергилия, вбитые в него греком. Вот вам и романтика пастушьей жизни. Олимпий что-то недовольно забурчал.
Мальчик ухмыльнулся.
Ох, уж эти итальянские варвары…
Он посмотрел назад и увидел, что пастух потрусил к зарослям кустарника, вывел из-за них изнуренного мула, взгромоздился на него и, повернув к долине, всего лишь раз оглянулся на императорскую колонну. Потом довольно жестоко лягнул мула и скрылся за горным выступом
Аттила выпрямился и задумался.
Они взбирались все выше и выше в горы, по каменистому ущелью, которое зимой, вероятно, превращалось в речку с крутыми берегами. Колючий кустарник цеплялся за осыпающиеся склоны, в жарком летнем воздухе громко стрекотали цикады. Тишина и одиночество здесь, наверху, подавляли. Казалось, что они уже очень далеко от Рима.
Мальчик не выдержал. Внимательно осмотрев крутые каменистые берега по обеим сторонам, он пробормотал:
— Отличное место для засады.
— О! — содрогнулся Олимпий. — О, не говори так!
— Ну, тут ведь не угадаешь, — произнес проклятый мальчишка, получая невыразимое удовольствие.
— В любом случае, этот солдат, Марк, сказал, что мы можем не бояться разбойников, — очень быстро и тревожно заговорил евнух. — В конце-то концов, ведь нас охраняет колонна хорошо вооруженных профессиональных солдат.
— А как насчет шайки бывших гладиаторов? — поинтересовался мальчишка. — Не гладиаторов-рабов. Я имею в виду профессионалов. Говорят, многие из них стали разбойниками, теперь-то, когда у них отняли работу на арене. Из них получится отличная засада, точно?
— Не будь смешным, — сказал евнух. — Ты, должно быть, наслушался глупых баек от рабов. — Он снова прижал платок к лицу, промокнув капельку пота, повисшую на кончике его носа луковкой. — Гладиаторы, ну надо же! — запыхтел он.
Однако мальчик был прав. Он всегда прислушивался к рассказам рабов и считал, что это отличный источник сведений. Он любил сведения. Они давали власть.
