Мишель Бенуа - Тайна третьего апостола
Отец Нил едва удержался, чтобы не схватить Лиланда за руку:
— А ты, Ремби? Ты и сам тоже… насекомое, влипшее в паутину?
Глаза американца увлажнились:
— Я… моя жизнь кончена, Нил. Они сломали меня за то, что я верил в любовь. Они и тебя могут сломать — за то, что ты веришь в истину.
«Не стоит больше спрашивать! — понял отец Нил. — Не сегодня. Он и так в отчаянии!»
Американец справился с волнением:
— Я не способен участвовать в твоих ученых трудах, но сделаю все, чтобы тебе помочь. Католикам всегда хотелось забыть, что Иисус был евреем! Работай над своим исследованием, если надо, григорианские манускрипты подождут, пользуйся тем, что ты в Риме, — это твой шанс.
— Чтобы не вызвать подозрений, мы будем каждый день ходить в книгохранилище и там работать. Но я хочу продолжить работу отца Андрея. Его записка дает четыре ориентира, их надо использовать. Один из них связан с плитой, недавно обнаруженной в храме в Жерминьи, там есть надпись эпохи Карла Великого. Она очень поразила отца Андрея, мы ее сфотографировали. Негатив у меня с собой. Как думаешь, с твоим электронным оборудованием из него можно что-нибудь выжать?
Лиланд с радостью ухватился за новую тему, разговор о технике поможет прогнать призраки прошлого.
— Ты и представить себе не можешь, на что способен компьютер! Если надпись на языке, который есть в его памяти, он сможет восстановить стертые временем буквы и слова, исходя из общего смысла текста. Покажи-ка мне свой негатив.
Отец Нил взял сумку, протянул другу рулон пленки. Они подошли к компьютерам, Лиланд что-то включил, и на корпусах приборов замигали огоньки. Он открыл один из футляров:
— Лазерный сканер, последнее поколение.
Через пятнадцать секунд на экране показалась плита. Лиланд подвигал мышью, пальцы его пробежали по клавишам, и кисточка на экране заскользила по изображению, проявляя четкие строки.
— На это уйдет минут двадцать. Пока он работает, пойдем к роялю, я тебе сыграю «Детский уголок».
И пока из-под пальцев Лиланда лилась изысканная мелодия Дебюсси, компьютер неутомимо трудился над изображением загадочной надписи эпохи Каролингов.
Надписи, сфотографированной на закате XX столетия монахом, и это стоило ему жизни.
А монсеньор Кальфо в это время разговаривал по мобильному телефону:
— Вы говорите, они покинули кабинет Конгрегации и сразу отправились к americano, в его квартиру? Ладно, незаметно следите за всеми их передвижениями, а сегодня вечером представите мне доклад.
И он машинально потрогал удлиненный ромбовидный камень своего перстня — зеленый гелиотроп.
47
Надпись на плите в Жерминьи теперь вырисовывалась на экране компьютера безукоризненно четко.
— Смотри, Нил, уже все готово. Это латинские буквы, компьютер их восстановил. Более того, в начале и в конце текста есть две греческие буквы, альфа и омега, они тоже идентифицированы, ошибки быть не может.
— Можешь это распечатать?
Отец Нил долго разглядывал надпись на бумаге. Лиланд молча ждал, что он скажет.
— Это и впрямь текст Никейского Символа. Текст «Кредо». Но он расположен здесь очень странно…
Они придвинулись друг к другу. «Как когда-то, когда я забегал к нему, чтобы позаниматься вместе, бок о бок, под одной лампой».
— Зачем здесь альфа перед первым словом текста и омега после заключительного? К чему помещать канонический текст, написанный на латыни, между греческими буквами? И почему слова расположены на камне так странно? Я вижу здесь только одно возможное объяснение: здесь дело не в смысле текста, а в способе его расположения. Отец Андрей мне говорил, что никогда такого не видел, он наверняка сразу понял, что эта надпись имеет какое-то особое значение. И именно в Риме он выяснил, что такое модифицированное «Кредо» как-то связано с тремя другими ориентирами, указанными в его записке. Я пока могу расшифровать разве что одну связку — с коптским манускриптом.
— О нем ты мне еще не говорил…
— Потому что я выяснил только значение отдельных слов, но не общий смысл. А ключ к пониманию, может быть, заключен именно в том, как в VIII веке был выгравирован этот текст.
Отец Нил примолк, задумавшись, потом сказал:
— А знаешь, для греков альфа и омега символизировали начало и конец времен…
— Как в Апокалипсисе святого Иоанна?
— Точно. Когда автор Апокалипсиса говорит: «И увидел я новое небо и новую землю», он приписывает Христу, явившемуся ему во славе, такую речь:
«Аз есмь Альфа и Омега,
начало и конец,
тот, который есть и был и грядет».
Буква «альфа» означает, что новый мир начался, а «омега» — что этот мир пребудет вечно. Тогда заключенный между этими двумя буквами, этот странно расположенный текст может служить намеком на обновленный миропорядок, который ни в коем случае не должен быть нарушен: «новое небо и новая земля» суть нечто такое, что должно длиться до скончания времен.
— Альфа и омега часто встречаются в Библии?
— Вовсе нет. Они появляются только в Апокалипсисе, автором которого, как принято считать, был Иоанн. Если этот оказался между альфой и омегой, может быть, его расположение как-то связано с Евангелием от Иоанна.
Умолкнув, отец Нил встал, подошел к закрытому окну.
— Расположение текста, не зависящее от смысла слов, но каким-то образом связанное с Евангелием от Иоанна, — снова заговорил он. — Ничего пока не понимаю, тут надо хорошенько подумать, повертеть эту надпись так и сяк. Наверняка и отец Андрей так же действовал. Как бы то ни было, все вертится вокруг Евангелия от Иоанна. Теперь ясно, почему моего друга так интересовало то, чем занимаюсь я.
Он жестом поманил Лиланда, и тот тоже подошел к окну.
— Завтра мы не увидимся, я запрусь у себя в комнате в Сан-Джироламо и носа не высуну, пока не доберусь до смысла этой надписи. Встретимся послезавтра — надеюсь, к тому времени я кое-что проясню. А потом мне нужен будет Интернет, мне потребуется обратиться во все крупные библиотеки мира.
И, кивком указав на купол Святого Петра, выступающий над городскими кровлями, он добавил:
— Может быть, отец Андрей докопался до чего-то такого, что угрожает этому…
Если бы вместо того, чтобы созерцать купол Ватикана, они бросили взгляд вниз, на улицу, они увидели бы там молодого человека, который с небрежным видом покуривал, прячась в подворотне от декабрьского холода. Одет он был, как обычный прохожий, — светлые брюки, толстая куртка.
Черные глаза его неотрывно смотрели на окна четвертого этажа дома на виа Аурелиа.
