Мишель Зевако - Двор чудес
— Хороший вопрос, он порукой, что у тебя все получится. Как я узнаю сына Рагастена — не беспокойся, я его видела. Я его достаточно хорошо знаю, так что ты меня не проведешь… Итак, покажи мне этого ребенка.
— Здесь?
— Нет, в Ферраре, мы в Мантуе будем еще только несколько дней. Если все сделаешь, получишь пятьсот дукатов.
— Золото — дело хорошее, синьора, но я у вас жизнь сына прошу, а больше мне ничего не надо.
И с этими словами я простилась с синьорой Лукрецией.
Выйдя от нее, сразу же пустилась в дорогу одна. Ведь для такого дела я могла положиться только сама на себя. Мужу я назначила встречу в Марселе, в Провансе — там большой город, где толпятся люди со всей земли, приплывшие на кораблях. В таком легко затеряться.
И вот через неделю я дошла до Монтефорте — чудного города с роскошными садами и с графским дворцом. Он стоит в горах, дойти до него нелегко.
В тот же вечер, как я пришла, Манфред, мне удалось потихоньку попасть в графский сад. Там я увидела мальчика, которого надо украсть. Это был ты, Манфред! Тебе было годика три…
Может, ты меня возненавидишь за мое признание, даже наверняка. Конечно, возненавидишь. Но мне, Манфред, это все равно. Мне в мире все все равно с той поры, как я потеряла сына, из-за которого согласилась на преступление. По тому, что вытерпела я, могу судить, что вытерпели твои родители.
Так ненавидь меня, Манфред. Я заслужила.
Только заметь: мне нет никакой нужды писать тебе это письмо. Если бы я захотела, ты бы так ничего и не узнал.
Потому что я уже сказала тебе: потом я тебя полюбила, хотя ты этого и не замечал. И я не хотела показывать тебе ту нежность, которой потихоньку наполнялось мое сердце. Может быть, женщинам всегда нужно кого-то любить, всегда нужен ребенок, чтоб было кого ласкать? Очень даже может быть. Только в иные дни я сама себя спрашивала, не мой ли ты сын…
Поэтому я хочу, чтобы ты был счастлив. А мне наказанием будет знать, что ты меня ненавидишь!
Что-то я расчувствовалась. Нет, у меня есть еще другое дело.
Значит, как я тебе сказала, в первый же день я видела ребенка, мать и отца, а они меня не видели.
И вправду отец с матерью обожали сынишку! Это я сразу поняла. Но что решено — то решено.
Долго было бы тебе сейчас рассказывать, как я выкрала ребенка. Достаточно тебе знать, что мне пришлось попросить помощи у одного молодого неаполитанца, который жил в Монтефорте. Он мне помог, и на пятый день я ушла из Монтефорте с мальчиком на руках.
В Ферраре я прямо с дороги отправилась к Лукреции Борджиа. Она злобно посмотрела на ребенка и тихонько сказала:
— Да, это он!
И отсчитала мне не пятьсот обещанных дукатов, а восемьсот. Два дня спустя я обнимала сына: его нарочно перевезли из Мантуи в Феррару.
Условились, что я тебя отвезу в Париж и в Италию никогда не вернусь. Синьора Лукреция сказала, что сама приедет в Париж убедиться, что я все исполнила правильно.
Я уехала вместе с сыном и с тобой, добралась до Марселя, встретилась с мужем. Потом после всяких приключений мы добрались до Парижа и поселились во Дворе чудес.
Ни к чему тебе, Манфред, рассказывать, что сперва ты сильно плакал и звал мамочку, а потом совсем забыл про Италию.
Остальное ты знаешь и сам.
Отца своего, шевалье де Рагастена, и мать, принцессу Беатриче, ты видел на днях, говорил с ними. Где они, ты должен знать. Больше, Манфред, мне нечего тебе сказать.
Прощаюсь с тобой навсегда. Будешь вспоминать обо мне — можешь ничего не прощать, только помни: я так и не выполнила обещания бить тебя. Никогда я не могла сделать тебе больно. И помни еще: тебе пишет старуха, которая много страдала… ой, как много!
Прощай, Манфред!»
* * *Вот какое необычное письмо прочел Манфред, весь дрожа, несколько раз начиная перечитывать сначала.
Стало быть, Джипси, хоть и совершила отвратительное преступление, осталась не совсем порочной. В романах обыкновенно изображают абсолютно дурных людей. Это неправильно: ни в уме, ни в сердце человека нет ничего абсолютного. В жизни подчас сочетаются совершенно невообразимые противоположности. Разве не стал великий прево только что на наших глазах совсем другим человеком?
Читая письмо, Манфред был так взволнован, что даже не заметил: цыганка ни разу не упомянула про Лантене. А ведь казалось, что она его любит больше…
Когда молодой человек прочел и несколько раз перечел письмо, ум его унесся в каком-то забытьи.
Он представлял себе принцессу Беатриче, которую только мельком видел в особняке на улице Сен-Дени, но был поражен ее красотой и величавостью.
Потом воображение перенесло его к шевалье де Рагастену. Манфред крепко сжимал его руки, а глаза его увлажнялись…
— Так вот о чем он спрашивал меня во Дворе чудес в ночь приступа! — думал он. — Он искал сына… А сын твой, отец, стоял перед тобой!
Тут безумная подошла к нему:
— Слушай-ка…
Манфред вздрогнул, вернувшись к действительности.
— Что тебе? — кротко спросил он.
— Цыганка мне говорила, ты найдешь мою дочку. Я хорошо помню, она так и сказала!
— Дочку, бедная моя?
— Ну да. Беленькая такая девочка, годиков шесть… Ты что, видел ее?
Смущенный, Манфред не знал, что сказать, но тут послышались чьи-то торопливые шаги, дверь отворилась и вбежали неразлучные, как всегда, Кокардэр с Фанфаром.
— Наконец-то нашли! — вскричал Кокардэр. — Знаешь, что случилось?
— Откуда мне знать? Я весь день провалялся в горячке…
— А то, что Лантене сейчас будут вешать! Ходить можешь?
— Пошли! — громко крикнул Манфред, забыв в этот миг обо всем на свете.
Все трое кинулись прочь.
— Ох! — рыдая, простонала Маржантина. — Ушел! Не вернется!
XIX. Новая встреча с братом Тибо и братом Любеном
Мы попросим читателя любезно согласиться вернуться к тому моменту, когда воры вплавь одолели Сену, чтобы спасти Этьена Доле. Как мы знаем, их встретили мощным залпом из аркебуз.
Кокардэр увидел, как Фанфар повалился рядом с ним. Фанфар тихонько постанывал — следовательно, не был убит.
Кокардэр взвалил его себе на плечи: ведь ни за что на свете он не бросил бы товарища. Но бросать Лантене и Манфреда в такой решительный момент он тоже не собирался. Он хотел положить Фанфара куда-нибудь в надежное место, а потом тут же вернуться и опять пойти в атаку.
Взвалив друга на плечи, Кокардэр оглянулся и увидел: в окне стоят несколько воровок с печальными лицами и машут ему. Кокардэр улыбнулся, приписав сострадание этих женщин своим усам и бравому виду, и поспешил в тот бедный дом, куда его звали. Там он положил раненого на тюфяк и наклонился к нему посмотреть, тяжела ли рана.
