Надежда Остроменцкая - Ветеран Цезаря
— Ты думаешь? — сказал Писандр. — А сколько лет сражался против римлян Эвн?
Не дождавшись моего ответа, он сказал:
— Шесть лет. А после того, как разбили Эвна, появились Трифон и Афинион. Эти — на моей памяти. Вся Сицилия была в огне. А теперь, — он понизил голос, — рабы вновь осмелели. В Триокале мятеж. А претор умеет лишь грабить. Выученик Суллы.
Опять Сулла! О, как я ненавижу это имя! Сулла называл себя счастливым, а сколько несчастий он принёс Риму и провинциям! Скольких он казнил! Скольких отправил в ссылку! Но самое страшное из его наследий — сотни суллят, жадная орава ничтожеств и бессовестных негодяев. Диксип! Ведь он из их числа! Ограбить и убить патрона, отнять у него жену и дом да ещё выставить себя благодетелем. Какой знакомый почерк! Рука Суллы и Хризогона!
В этот же день я увидел Верреса. Его несли в лектике восемь рослых эфиопов. Подушки поддерживали голову, украшенную лавровым венком. Венок и тонкая милетская ткань подушек ещё больше подчёркивали отвратительные черты некоронованного владыки Сицилии. Толстые сальные губы и бесформенный нос придавали лицу циничное выражение. Синие круги под глазами, нездоровый, серый цвет щёк говорили о ночных попойках и кутежах больше, чем мог рассказать Писандр или кто-либо другой из сиракузян.
Веррес то и дело подносил к носу сеточку с мелкими отверстиями, набитую, как я потом узнал, лепестками роз, Что это? Высокомерие? Желание показать, что всё в этой стране дурно пахнет, кроме цветов Афродиты? А может быть, его в самом деле преследовал гнилостный запах, как Суллу зуд. Сулла не знал, как избавиться от зуда. А Веррес, чтобы заглушить собственную вонь, не расстаётся с розами. Тиранов всегда что-нибудь преследует, как неотвязная чесотка. И чаще всего дамоклов меч страха. Это выражение возникло здесь, в Сицилии, где один тиран сменял другого. Дионисий Старший, Дионисий Младший, Фаларид, Мамерк, Гикет, Гиппон, а теперь — Веррес. Фаларид погиб в медном быке, приготовленном для других. Гиппона публично замучили в театре, приведя туда детей из школ, чтобы показать им самое поучительное из зрелищ — казнь тирана. Мамерка распяли на кресте. Гикету отрубили голову. А что ждёт Верреса?
Страх и жестокость живут в душе тирана. Страх порождает жестокость, а жестокость — страх перед расплатой. Так и множатся преступления, сплетаясь в бесконечную цепь.
Мне пришлось быть свидетелем одного из самых ужасных злодеяний Верреса.
Придя на форум, Веррес приказал привести навархов. Ничего не подозревая, они явились. Претор дал знак. Ликторы бросились на несчастных и заковали их в цепи.
Какой чудовищный план! Преступник стремился свалить вину на других. Если будут виновные, отпадёт обвинение в нераспорядительности, какое могут предъявить Верресу в Риме. Он предстанет суровым воином, этаким Катоном, безжалостно карающим подчинённых. А во всех несчастьях виноват он сам!
* * *Лувений нисколько не удивился, когда узнал о моём решении его сопровождать. Конечно, он догадался, чем оно вызвано. Злодеяния Верреса были каплей, переполнившей чашу.
Пусть придёт возмездие, которому имя Спартак.
— Вот и хорошо, — сказал Лувений невозмутимо, — сегодня мы отправляемся к Паликам.
Меня всегда поражала его расторопность. Но всё-таки, как ему удалось связаться с сицилийскими рабами и узнать имена их предводителей? Оказалось, что Палики не люди, а боги или, вернее, герои, которым поклоняются сицилийцы. Лувений не знал никого в Сиракузах, ни с кем не встречался. Видимо, к Паликам направил его Спартак.
С высот Эпиполиса, так называлось предместье Сиракуз, я увидел весь город, голубое зеркало бухты, окаймлённое розовеющими рядами колонн. Они тянулись вдоль берега на целые стадии, оживляемые зеленью общественных садов. То там, то здесь виднелись статуи, вознесённые на пьедесталы раболепием и трусостью. Говорят, что среди этих монументов есть и фигура Верреса.
Осталась позади стена, воздвигнутая Дионисием Старшим, и мы вступили в оливковую рощу. На обочинах каменистой дороги стояли повозки. Откормленные ослики лениво помахивали хвостами, отгоняя мух. Угрюмые рабы подносили корзины, наполненные плодами.
Подобную картину сбора оливок можно было наблюдать и у нас в Италии. И пейзаж был таким же, с той лишь разницей, что вдали не маячила белоголовая громада. Этна! Чем ближе мы подходили к ней, тем темнее становилась земля, тем чаще встречались кучи золы, обгоревших камней, чёрные потоки застывшей лавы. Но, кажется, это не влияло на плодородие. Нигде не были так прекрасны сады, и ветви не склонялись под тяжестью яблок, груш, смоквы.
И сразу же, без перехода, нашему взору открылась безжизненная, словно опустошённая вихрем долина. В глубине её синело озеро, приносившее смерть всему живому. Удушливые испарения губили деревья и травы, прогоняли птиц. Неудивительно, что народная молва считает такие места входом в Аид.
— Фу! — сказал Лувений, затыкая нос. — Не могли они себе избрать лучшего места!
— Кто это «они»?
— Палики! О том, что их храм у вонючего озера, мне сказал Спартак.
— А он был в Сицилии?
— Нет. Но Спартак знает всё. Кто бы мог подумать, что это варвар!
Выслушивая из уст Лувения похвалы Спартаку, я проникался ещё большим уважением к этому человеку. Бывают вожди, за которыми идут в силу нужды или отчаяния и потом сохраняют им преданность из страха или выгоды. Но что могло заставить Лувения связать свою судьбу с фракийцем? Жажда наживы? Страсть к приключениям? Нет! Я знаю, что есть люди, внушающие доверие с первого взгляда. Они не обещают лёгких побед и весёлой жизни. Суров их взгляд, немногословна речь. Но за ними идёшь в огонь и воду. Таких вождей греки называют героями. Считают, что они рождены богами от смертных женщин, ибо величие помыслов и дел возвышает их над обычными людьми.
В стороне от озера высилась одинокая чёрная скала, которую издали можно было принять за человеческую голову. Ваятель-ветер высек горбинку носа и впадину глаза. Остальное дополнило воображение. Казалось, титан бросил вызов богам, пробил лбом землю и застыл на века.
— Смотри! Лестница! — воскликнул Лувений.
Да, это были ступени, вырубленные в скале, достаточно широкие, чтобы принять двоих. Это тоже казалось чудом. Поблизости никаких строений. Нас приглашало небо. И мы стали подниматься, повинуясь его зову. Нет, мы не были первыми. Ступени стёрты ногами тех, кто прошёл до нас. Но кто вырубил лестницу? И зачем?
Ступени внезапно оборвались. Мы стояли перед чёрным отверстием.
— Вот оно что, — протянул Лувений, почёсывая затылок. — Подземный храм.
