Ян Гийу - Путь в Иерусалим
Возвращение отца Генриха с генерального капитула всегда было большим событием в монастыре не только потому, что все братья подчинялись или в большинстве своем честно следовали правилу о любви к ближнему, но и по многим другим причинам: они ждали новостей, писем, новых книг, известий о том, что происходит в светском и церковном мире, ждали зерен, семян и черенков, на которые с детским восторгом набрасывался брат Люсьен, тут же начиная их исследовать и рассказывать о них своим ученикам; наконец, ждали они сыры и бочки с вином, без которых, по крайней мере бургундским братьям, было очень сложно прожить, так же как провансальским поварам было сложно представить себе жизнь монастыря без новых поступлений некоторых специй, которые брат Люсьен еще не сумел научиться выращивать в суровом датском климате.
Многим братьям трудно было соблюдать дисциплину и благочинность, которых требовало возвращение отца Генриха. Прежде всего было необходимо отслужить благодарственный молебен. Подобная молитва всегда оказывалась очень длинной, потому что перед ожидаемым возвращением хор разучивал новые песнопения или же перелагал старые на новый лад. Перед такими службами особенно напряженно приходилось работать Арну, у которого все еще сохранялось красивое сопрано.
То, что произошло потом, показалось Арну чудом. Брат Гильберт погладил коня по морде и шее и заговорил на чужом языке, который лошади, казалось, понимают лучше, чем французский и латынь. Через несколько секунд он просто поднял Арна одной рукой, как перчатку, так что тот очутился верхом на коне. Мальчик тут же вцепился в гриву, чтобы удержаться. Ему приходилось объезжать лошадей, но не таких диких.
В следующее мгновение брат Гильберт одним гибким движением бросил свое тело на спину жеребца, словно он взлетел туда, и жеребец тут же понесся по загону бешеным галопом. Брат Гильберт сидел без седла, лишь слегка держась одной рукой за гриву, низко нагибаясь на самых крутых поворотах и на чужом языке выкрикивая коню одно приказание за другим.
Молодой жеребец Арна тоже начал скакать по кругу, хотя движения его были неуклюжими и детскими. Но скоро они оба неслись все быстрее, и Арн в восторге попытался подражать чужому языку брата Гильберта; скорость и ветер, свистящий над его бритой макушкой, словно опьянили его.
Стыдясь, Арн признался самому себе, что теперь он переживал минуты истинного счастья и что он не сможет не признаться в этом на следующей исповеди у отца Генриха; жизнь и силы коня словно влились в него, хотя это был всего лишь жеребенок, которому предстояло еще расти и расти.
Позже, когда уже запели соловьи и приближалось время вечерни, Арн и брат Гильберт уселись прямо на траву и, наслаждаясь, рассматривали новых лошадей. И тогда брат Гильберт сказал: — Видишь ли, мой юный рыцарь, воистину, конь — лучший друг человека. Но эти, как ты уже заметил, — не такие, как все, это самые благородные, умные, быстрые и выносливые кони на свете. Благодари Бога за Его дар, ибо животные эти — из Святой Земли.
Лицо брата Гильберта покраснело от возбуждения, он прерывисто дышал после скачки.
Арн уже начал понимать, что отличало этих лошадей от других: не только их внешний вид и движения, но и их назначение. Но он все равно спросил об этом и получил ответ, которого ожидал. Да, этих лошадей ждали битвы и сражения, и то, что относилось к мечу, относилось и к коню — подвижность, подвижность и еще раз подвижность.
Потом брат Гильберт объяснил, что, поскольку здесь, на варварском Севере, люди еще не переняли обычай сражаться верхом, скандинавам нужны были сильные медлительные лошади, которые могли бы донести тяжелую ношу до поля брани. Там скандинавы спешивались, привязывали своих лошадей и шли сражаться пешком. Однако если бы христиане попытались таким образом победить проклятых сарацин, они никогда не смогли бы освободить Иерусалим.
В других странах люди сражались верхом, только на варварском Севере еще не научились этому. Задумка брата Гильберта относительно новых коней, чью кровь он мог теперь распространить в Дании, заключалась в том, чтобы ввести в жизнь северян новую технику боя и таким образом заработать много серебра для монастыря. То есть сделать примерно то, что уже было сделано, когда они начали ковать для скандинавов мечи лучшего качества. Одно предприятие было столь же логически обоснованным и доходным, как и другое.
По-прежнему чувствуя ветер, развевающий его волосы, и скорость несущейся лошади, Арн с увлечением, но без должного благочестия молился о том, чтобы научиться сражаться верхом, как это делали христиане во всем мире.
Брат Гильберт тихо рассмеялся, шутя, легонько хлопнул мальчика по тонзуре и объяснил ему, что именно это он и делал — учил его сражаться верхом. Все время. Все, что Арн узнал о лошадях с того дня, как он начал заниматься с братом Гильбертом, было направлено именно на это.
Прежде всего дело касалось равновесия. Упражняясь с деревянными мечами, иногда держа по мечу в каждой руке, когда он сидел на шесте, а над ним взад и вперед скользили кожаные мешки с песком, угрожая сбить его на землю, он одновременно упражнялся ездить верхом, причем всегда без седла. Все это делалось для достижения равновесия, для того, чтобы он мог усидеть на лошади, какие бы движения она ни совершала.
Теперь ему сперва нужно объездить молодого коня, сначала без седла, научиться понимать его, говорить с ним, гладить его и всегда о нем заботиться. И его имя должно сохраняться в тайне — не от Бога, конечно, но из людей его должны были знать только они двое. Жеребенок будет зваться Шамсин — так называют ветер в пустыне, который может дуть в течение пятидесяти дней без перерыва. Двух кобыл будут звать Айша и Хадия, а жеребца — Назир. Значения этих имен брат Гильберт не объяснил, сказав только, что они из тайного языка лошадей и никому в монастыре, кроме них — двоих всадников, не следует их знать.
Седло появится, когда Шамсин достаточно подрастет, но прежде должны быть освоены азы, достигнуто доверие, любовь и равновесие.
Зазвонили к вечерне, и им нужно было поспешить в лаваторий. Арн спросил, не может ли он также научиться тайному языку лошадей. Уж если он говорит на трех языках, то, пожалуй, сможет говорить и на четырех? Брат Гильберт улыбнулся про себя и невнятно ответил, что этот день когда-нибудь настанет. Но больше он ничего не сказал.
Арн всегда был послушным. Он любил братьев так же, как любил книги. Он любил тяжелую работу так же, как и легкую, с такой же охотой клал камень на башне монастырской церкви, с какой ловил рыбу в фиорде. Он любил работу с мечом и луком так же, как и работу, заключающуюся в том, чтобы стих за стихом с помощью Glossa Ordinaria идти путями истины Священного Писания. Может быть, он немного меньше любил Аристотеля и немного больше — Овидия, ибо втайне он иногда повторял те греховные стихи, которые успел прочесть, прежде чем от него заперли эту книгу. Естественно, что потом он исповедовался и принял наказание за свой грех, который все равно того стоил. Что такое несколько дополнительных Патер Ностер по сравнению с тем чувством, которое охватывало его при мысли об Овидии, когда все тело пронизывали горячие токи?
