"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
Иных затошнило. Хельги стоял, стиснув челюсти, судорожно сглатывал и считал. Одна… Две… Пять… Восемь… Двенадцать… Волосы шевелились от ужаса, перехватывало дыхание. Что, вот так и пройдут мимо, прямым путем в Хель, все восемьсот остальных скутаров Ингварова войска? Холод струился в жилах от мысли, что кроме них никто не спасся, не выжил…
Вниз тянуло обгоревшие щиты, разные обугленные обломки, весла…
Через какое-то время жуткий поток прекратился. Чуть опомнившись, Хельги перевел дух. До тысячи оставалось очень далеко: он насчитал не более сорока лодий. Конечно, сбился, но ненамного.
– И где остальные? – спросил здоровяк Селимир.
Родня с Ильмень-озера его теперь и не узнала бы: за год похода он похудел, загорел, обзавелся хазарским кафтаном и хазарской же шапкой с большими «ушами». Такой наряд носили многие люди Хельги, перезимовавшие с ним в Карше после похода прошлого лета, и в Ингваровом войске их прозвали «хазарами». Шапку Селимир сейчас держал в руке, то и дело вытирая блестящий от пота лоб. Лицо его раскраснелось, коротко остриженные светлые волосы стояли дыбом.
– Должно быть, назад повернули, – ответил Перезван. Голос у него дрожал, но он старался держать себя в руках.
– Кто – повернули?
– Ну, наши. Киевские. Князь.
И киевские, и князь были этим людям не такие уж и «наши». Последние годы они, собранные из разных мест, провели в дружине Хельги: захватили вместе с ним Самкрай, сражались с конницей Песаха на перевале в Таврии, потом разграбили Нижний город Сугдеи и ушли зимовать в хазарскую Каршу. Теперь они редко вспоминали, кто родом с Ильмень-озера, а кто со среднего Днепра. Даже киевляне привыкли считать своим вождем Хельги и на призыв Ингвара идти на Царьград откликнулись лишь потому, что так считал нужным он.
– А куда повернули сами греки, мне кто-нибудь скажет? – воскликнул Стейнтор Глаз, наемник. – Мы очень удачно зашли с кормы, но теперь вот я своей кормой чую, что греки уже развернулись и идут искать нас!
Все, кто его слышал, содрогнулись. Звучало очень правдоподобно.
– Скорее они пошли дальше, за той частью войска, что уцелела, – возразил Хельги. – Их ведь там куда больше, чем нас здесь. Но так или иначе, ждать нам нечего. Мы же пришли к Царьграду за добычей, правда, парни?
– Как жив Господь! – весело откликнулся жидин Синай.
– Ну так и пойдем к Царьграду! Много нас, мало – какая разница?
– Если нас мало, так нам больше достанется! – усмехнулся другой наемник, Ульвальд. – Вон там, конунг, я вижу селение, – он показал на склон холма, где среди зелени плодовых деревьев белели стены домиков, – и для взятия этого «города» у нас уж точно хватит сил! А там посмотрим, как дела пойдут!
– Стройте людей, бояре и хёвдинги! – кивнул Хельги.
Он не был безрассуден, но понимал, что выбор у него небогатый. Огненосные греческие корабли так или иначе находились между ним и выходом в море, отрезая путь назад. Впереди, через половину дневного перехода, лежал сам Царьград. Для нападения на него двух с чем-то тысяч человек явно недостаточно. Но другого пути нет, а значит, остается показать себя опасным противником и попытаться взять что получится. А заодно и подбодрить людей легкой победой – после увиденного сегодня им это необходимо.
Какое-то село и мужской монастырь они захватили еще до вечера. Не считая наемников, во всем русском войске люди Хельги имели, пожалуй, наибольший опыт захватов и грабежей, приобретенный за последний год, поэтому знали, как взяться за дело.
Монастырь оказался большой и богатый. Жило в нем сотни две монахов, а разных мастерских нашлось, как в целом городе: кожевенные, гончарные, кузня, ткацкая, швейная, плотницкая… Здания монастыря окружали обширные сады и огороды, в глубоких погребах были сложены сотни амфор с вином и оливковым маслом, бочки с разными припасами – соленой рыбой и солеными же оливками, пифосы с зерном и мукой… Для многочисленной братии замешивали тесто на хлеб при помощи вола, которого гоняли по кругу.
Но у русов не сразу нашлось время все это разглядывать. Налетев на монастырь, как тысячерукий Змей Горыныч, ворвались в церковь, где спасались монахи, и порубили с полсотни, прежде чем заметили, что никто не сопротивляется, все лишь стоят на коленях и поют что-то по-своему, закрыв глаза…
Уцелевших Хельги приказал просто выгнать за ворота (часть пришлось тащить волоком, ибо они не желали подниматься с колен, хотя приказы им отдавали на греческом языке). Под защитой крепких стен и выставленных дозоров остались ночевать. Вола порубили на мясо, но соленые оливки с непривычки мало кому понравились.
Ложась спать в самой просторной келье, Хельги был совершенно уверен, что разбудят его новостью о подходе пятитысячной царевой конницы. Тогда останется принять бой и с гордостью вступить в двери Валгаллы, пятная ее полы кровавыми следами. Но разве кто-то тут намеревался жить вечно? Избирая свой путь, воин знает, что перейти с земной тропы на небесную можно в любое мгновение. Хорошо, что останется сын, Торлейв. А сын, как говорил отец Ратей, это счастье, даже если не застанет отца в живых…
С такой матерью, как Фастрид, мальчик не пропадет. Вырастет и когда-нибудь даже поставит по отцу камень. На нем так и будет написано: «Торлейв поставил этот камень по своему отцу, Хельги. Тот сражался на Восточном пути и погиб в Грикланде…» Нет, лучше так: «Фастрид и Торлейв поставили этот камень по Хельги, своему мужу и отцу…»
Так думал Хельги, засыпая. Но к утру, когда он проснулся, все вокруг монастыря было тихо. Сияло солнце, щебетали птички. А никаких вооруженных греков близ монастыря не оказалось – ни конных, ни пеших. Десятка три монахов спали под деревьями в саду, между рядами виноградника и в грядах огорода. Своих мертвецов, выброшенных русами за ворота, они уже собрали, уложили в ряд под яблонями, привели по возможности в приличный вид, и человек пять сидело над ними, бормоча что-то.
– Похоже, братья, что боги предназначили нам с вами завоевать Царьград, – говорил Хельги, пока дружина подкреплялась хлебом и сыром из монастырских запасов и жареным мясом захваченных вчера овец. С похмелья соленые оливки, как ни странно, показались уже вкуснее, чем вчера. – Пока я не вижу, кто мог бы нам помешать. Что – будем ждать этих рохлей, что тянутся позади, как хромые жабы, или пойдем вперед и возьмем самую лучшую добычу?
Отроки заржали, услышав про хромых жаб. Хельги не был ясновидцем и не знал: жив ли Ингвар и его приближенные, что осталось от двадцатитысячного войска, где оно? Но и не собирался ломать голову над этим. После битвы в проливе его дружина выросла втрое, и теперь у него хватало сил для самостоятельных действий. Так что, возможно, все вышло к лучшему.
Так или иначе, к стенам Царьграда он подойдет первым. И что там можно взять, тоже возьмет первым. Этой чести ни Ингвар, ни Мистина, ни Тородд с Фасти и Сигватом уже не смогут у него отнять.
– И если они не успеют к тому времени, как мы возьмем свою добычу, то, пожалуй, и делиться с ними будет несправедливо, – заметил Ульвальд, хёвдинг почти полуторасотенной дружины. – Как ты думаешь, конунг?
В порядочном войске должен быть конунг. И Хельги, человек княжеского происхождения и носитель княжеского имени, вправе будет сам делить добычу, взятую без участия других князей. Это ему хотели сказать, и он понял намек.
– Я думаю, Ульва, нам надо приступать к делу, а не ждать, что подскажут сны.
– Слава Хельги конунгу! – закричал Ульвальд и его люди.
Под эти крики двухтысячная дружина покинула разоренный монастырь. В старых каменных зданиях не осталось ни утвари, хоть мало-мальски ценной, ни сосудов, ни священнических одежд, ни припасов. Вся казна переселилась на скифские лодьи, в истоптанной церкви остались лежать лишь иконы, выбитые из окладов, да рассыпанные листы пергамента от книг, что лишились дорогих переплетов. Отделяли их при помощи секиры.
Передвинувшись еще на три роздыха ближе к Царьграду, русы снова высадились и пустились по округе. Здесь наконец повстречалось войско, собранное стратигом фемы Оптиматов (на чьей земле они находились, хотя не знали об этом). Это были стратиоты – ополченцы из селян, достаточно состоятельные, чтобы приобрести (или унаследовать) лошадь и снаряжение для военной службы. Но выучкой и сплоченностью они сильно уступали тагмам – наемникам, которые круглый год проходили обучение, а не пахали землю и не давили виноград и оливки. Числом отряд уступал русам в четыре раза, равно как отвагой и готовностью сражаться. Лошади, привычные к работам по хозяйству, взбесились от страха, услышав дружный вой и грохот секир по щитам. Из-за этого всадники не смогли нанести мощный удар единым строем; русы приняли их на копья, развалили ряды и сноровисто порубили даже тех, кто пытался совладать со своей обезумевшей лошадью. Плохо выученные всадники не могли выстоять против сплоченного пешего войска с длинными копьями и ростовыми топорами. А те из русов и славян, для кого это сражение стало первым, хорошо уяснили себе, зачем воеводы гоняли их всю зиму и зачем было нужно это навязшее в ушах «Шаг! Шаг! Щиты ровней!».
