Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень со львом
Битва началась в терцию, на глазах у внушительной толпы. Ради такого случая было объявлено исключительное перемирие, и сеньоры обеих партий съехались со всей Бретани, чтобы присутствовать на поединке. Ангерран де Куссон и Франсуа де Вивре тоже оказались в их числе. Ангерран, правда, испытывал тайную досаду из-за того, что не был избран Жаном де Бомануаром, но убеждал сам себя: ему ведь сорок три года, возраст для рыцаря уже немалый, да и вообще ему предпочтительнее не рисковать, пока он не закончит воспитание Франсуа.
Поэтому оба лишь в качестве зрителей участвовали в том, чему суждено было стать одним из самых значительных проявлений воинской доблести. Объявили вольный бой, то есть каждый мог использовать оружие по собственному выбору и сражаться хоть пешим, хоть конным. Никаких других правил для схватки определено не было.
Сир де Бомануар и сопровождавшие его двадцать девять рыцарей со своими оруженосцами прибыли первыми — верхом, с распущенными флажками. Ангерран, знавший цвета каждого, называл имена:
— Жан де Бомануар — это тот, что едет впереди. За ним — Ги де Рошфор, Жан де Тентиньяк, Эвен Шарюэль,
Гильом де ла Марш, Робен Рагнель, Юон де Сент-Ивон, Каро де Бодега, Жоффруа дю Буа, Оливье Арель, Гильом де Монтобан, Жан де Руло и их оруженосцы… Все они бретонцы.
Французы, прибывшие на эту битву после поста и молитвы, спешились. Тут в свой черед прибыли англичане. Бемборо окружали: Роберт Ноулз, известный английский капитан; молодой Лагуэрт, племянник крупного военачальника, недавно убитого в стычке; Хью Калверли, великан с торчащими вперед зубами, которые делали его похожим на кабана; Крокарт, искатель приключений с большой дороги; Томлин Хеннефорт… Всего двадцать англичан, шестеро немцев и четыре бретонца из партии Монфора.
Франсуа смотрел во все глаза. Впервые видел он англичан, которые убили его отца и с которыми ему самому предстоит драться, когда он получит рыцарские шпоры. Он чувствовал, как все в нем клокочет от желания схватиться с ними прямо сейчас. Но он отогнал от себя эту мысль: герольд объявил, что никто под страхом веревки не должен оказывать поддержку ни одной из сторон.
Англичане тоже спешились, и битва началась. Сперва образовалась всеобщая свалка, в которой для французов дело обернулось не слишком хорошо: трое рыцарей были убиты, трое ранены и взяты в плен. Далее сражение приобрело более упорядоченный характер.
Франсуа испытывал необычайно сильное волнение. Это напомнило ему собственный восторг на турнире в честь Иоаннова дня, в 1340 году, его первое воспоминание. Но на этот раз речь шла не просто о состязании. Конечно, и на турнире, бывало, лилась кровь и бездыханные тела рыцарей валились на землю, но там их тотчас же уносили с ристалища, чтобы начать лечение, тогда как здесь павшего приканчивал его противник.
Когда оступился первый француз и англичанин, подняв свою секиру обеими руками, всадил ее ему в грудь, Франсуа вскрикнул от ужаса, но дядя обернулся к нему и вперил в него строгий взгляд. Когда же был убит второй, мальчик удержался от крика, хоть и сморщился, как от боли. Когда погиб третий, ему удалось сохранить лицо неподвижным, как мрамор, и Ангерран, который все это время не спускал с него глаз, подбодрил его своей серьезной улыбкой.
Франсуа де Вивре продолжал свое рыцарское ученичество. Закалив и укрепив тело, он должен был сделать то же самое и со своей душой. Война была ремеслом, и на ней требовалось уметь мужественно сносить боль — не только за себя, что было относительно легко, но и за других. Уметь стерпеть потерю друга, брата, почитаемого тобою вождя… Речь шла не о недостатке чувствительности, но о рефлексе самозащиты, без которого человек на войне ни на что не годен. Впрочем, бойцы сами дали доказательство этой невозмутимости, решив по общему согласию сделать передышку. Они пили белое вино полными стаканами, каждый из собственной бутылки.
Когда бой возобновился, Франсуа смотрел на него уже в другом состоянии духа. Теперь он начал приглядываться к технике противников, как французов, так и англичан, чтобы извлечь для себя пользу из этого наглядного урока.
Особое впечатление произвел на него Крокарт. Он орудовал каким-то необычным оружием, может, даже собственного изобретения. На длинное древко было насажено двойное лезвие, прямое с одной стороны и загнутое в виде крюка с другой. Управлялся он с ним с безупречной ловкостью: загнутым лезвием цеплялся за доспехи противника и заставлял его терять равновесие, а прямым делал мощные круговые взмахи, достаточные, чтобы снести врагу голову. Франсуа задался вопросом, как бы совладать с ним при помощи боевого цепа. Прямое столкновение казалось мальчику весьма непростым, поскольку это оружие удерживало противника на расстоянии. Может, присесть на корточки? Нет, слишком рискованно…
На лугу, вокруг дуба, бойцы бранились и поносили друг друга, не переставая при этом рубиться.
Бемборо подначивал Бомануара:
— Сдавайся, останешься жив. Я обещал своей возлюбленной привести тебя к ней в спальню — в качестве подарка!
Это были последние слова английского капитана. Мгновение спустя рыцарь дю Буа пронзил его копьем, и тот рухнул в траву, раскрыв рот. Тогда командование английским отрядом взял на себя Крокарт. Он приказал построиться в каре. Расположившись таким образом, они образовали что-то вроде неприступного бастиона, о который разбивались все французские атаки. Во время одной из них Жан де Бомануар был ранен. Обильно истекая кровью, он пожаловался своим товарищам на жажду. Дю Буа бросил ему достаточно громко, чтобы услышали зрители:
— Пей свою кровь, Бомануар, и жажда пройдет!
Солнце перевалило за полдень, а бой все продолжался, причем ни та, ни другая сторона так и не добилась решающего преимущества. Французы растрачивали силы в бесплодных попытках прорвать ощетинившийся ежом английский строй. Внезапно Ангерран крикнул:
— Трус!
И точно, один из французских рыцарей, Гильом де Монтобан, покидал поле боя. Правда, он был ранен, но ведь и прочие тоже были ранены. Кто бы мог подумать, что рыцарь способен на такую низость! Но и Ангерран, и прочие зрители ошиблись насчет намерений Гильома де Монтобана. Несколько мгновений спустя они увидели, как тот возвращается верхом на своем коне, стремительным галопом, с копьем наперевес. Нет, он ни на йоту не нарушил правил. Бой был вольный, и каждый имел право во время битвы сесть на своего коня, лишь бы ему пришла такая охота.
На сей раз это и решило дело. Под сокрушительным ударом Гильома де Монтобана английское каре разлетелось вдребезги. Англичане рассеялись по полю и все сдались. Жан де Бомануар и его соратники одержали полную победу.
