Дарья Плещеева - Слепой секундант
Еремей сообразил — Груня моложе по меньшей мере лет на двадцать, и терять такую подругу Мельнику неохота.
Пьяного Савку вынесли, погрузили в возок и доставили обратно к театру. Там уже погасли окна, но Мельник объяснил, что у черного входа бодрствует сторож, и ежели направить Савку к нему — не даст пропасть, уложит на полу у остывающей печки.
— Говорил я покойнице — мало ли что на дудке лучше всех играет, нешто это ремесло? А она — нет и нет, к князю или графу в оркестр наймется! Учителя ему сыскала. И вот! Споили! — кратко объяснил Мельник.
Савку растолкали, поставили рожей к калитке, дали пинка под зад и убедились, что он ухватился за верх калитки. Теперь можно было удирать.
* * *Андрееву стрельбу услышали издалека.
— Что там за баталия? — спросил Мельник.
— Барин наш забавляется.
Мельник не ожидал увидеть ночью стрелка с черной повязкой на глазах, но мысль о стрельбе на звук ему понравилась, и он рассказан несколько случаев, когда сам палил во мрак на скрип половицы и на случайный чих преступника. Потом речь зашла о прощальном письма Акиньшина.
— Чуяло мое сердце — пропал, — сказал Мельник. — Хороший был человек, царствие ему небесное. Только всюду норовил сам пойти, присмотреть. Говорил я ему: сударь, заметят, выследят…
— Что за богадельня у Волкова поля? — спросил Андрей. — Я про такую не знал.
— Это беспоповцев богадельня, — объяснил Мельник. — Зовутся федосеевцами, а вообще у них много всяких толков. Когда я в полиции служил, мы за беспоповцами присматривали. Я чай, ваша милость слыхали про пугачевщину? Так боялись, что московские беспоповцы на сторону бунтовщиков перейдут, — вроде бы Пугачев обещал их всякими запретами и поборами не допекать. Так что у них на той окраине, у Черной речки, сперва свое кладбище появилось, а потом стало оно обрастать строениями. Свою моленную поставили — иконостас в семь рядов, служба каждый день. И вот теперь богадельня, иждивением купца Косцова. Купец первой гильдии, именитый, и как-то он понравился князю Куракину, а свой человек при дворе — не шутка. Их, федосеевцев, уже не так прижимают, как бы надобно.
— Если коростелевский лакей носит туда корзину с деньгами, стало быть, там, в богадельне, сидит либо сам вымогатель, либо его помощник.
— Сдается мне, что деньги, которые у Коростелева и прочих грешников отнимают, идут беспоповцам. Они, вишь, всюду что-то строят, в деньгах нуждаются. Сами говорят — нам-де добрые люди жертвуют. Как на деле — никто не знает. А мы, по их понятию, еретики, гореть нам в огне неугасимом вместе с патриархом Никоном. И отнять деньги у никонианина ради благого дела — это, как они рассуждают, даже похвально.
— Откуда они взялись на наши головы? — спросил озадаченный Еремей.
— Это мы на их головы взялись. Когда они при Никоне, тому чуть не полтораста лет, из Москвы и иных городов уходили, то иные шли на север, иные в Сибирь, а иные сюда. Тут их и нашли, когда царь Петр явился Петербург строить. Так они сами мне объяснили.
— Вон оно что… — сказал Андрей. — Трогать их, выходит, небезопасно?
— Кабы я точно знал, что в это дело замешались федосеевцы, то и не нанимался бы к господину Акиньшину, и ему бы вести розыск отсоветовал. А сестрице его с мужем сказал бы так: продавайте все и уезжайте. Гоняться за вами не станут, а так хоть что-то спасете.
— Плохо… Так это к Акиньшину убийц они подослали?
— Так прямо сказать не могу, — ответил Мельник. — По моему понятию, они деньги взять бы не постыдились, а убить человека — как-то сомнительно.
— Даже человека, который их выследил и готов всенародно обвинить? — возмутился Андрей.
— Так ведь палка о двух концах, сударь. Он бы их обвинил, а они в ответ — коростелевские письмишки. Обвинять-то как раз и нельзя было.
— А что — можно?
— Выкрасть письма. И это — все! — твердо заявил Мельник.
Во все время этого разговора Фофаня смиренно сидел в голбце и мял глину для будущих пуль. Он проскочил в голбец, едва услышав голос Мельника. И думать не мог, что его извлечет оттуда крепкая рука Еремея.
— Вор у нас имеется! Свой, не купленный!
— Ты, Морковкин? — спросил Мельник. — Надо же, где встретились! Это вам, господин Соломин, повезло — он в любую дырку пролезет, а каминный дымоход для него — что бальная зала для щеголихи. Только врет безбожно.
— Мы на него управу нашли! — с гордостью за питомца похвалился Еремей и указал на красный угол.
Все образа бывшие хозяева увезли, и висел там один-единственный Феофан Исповедник, которого Фофаня принарядил — убрал сверху чистым рушником.
— Это он после того, как с шайкой церковь ограбил, — безжалостно сообщил Мельник. — Серебряные оклады с образов они сбыть успели. А Морковкину, когда сидел на съезжей, было сонное видение. Так завыл — всех сторожей перепугал до полусмерти. Сказывали, что повадился в церквах службы стоять, ну да это с ворьем случается: согрешит, покается, дальше грешить можно.
— Другого вора у нас в хозяйстве нет, — сказал на это Андрей. — Раз Господь этого послал — им и воспользуемся. Итак, кладем карты на стол. Что у кого есть?
— У меня — богадельня, а у вас?
— У нас… Фофаня, найди приметы лазутчиков! Есть описания людей, которые следили за Акиньшиным. Статочно, один из них его и убил. Потом вымогатели хотели уничтожить тех, кто был связан с Акиньшиным, и тех, кто видел соблазнителя.
— Какого соблазнителя? — удивился Мельник.
— Я, все обдумав, решил, что у них есть человек, которого они подсылают улещать глупых девиц, чтобы иметь неосторожные письма. Такая история, сдается, вышла с Марьей Беклешовой. Она пыталась выкупить письма, но вымогателям не ее безделушки с камушками нужны были, а скандал на всю столицу. Так и вышло — свадьба не состоялась, а вымогатели искали убить девку, горничную Беклешовой, что могла опознать соблазнителя. Вместо девки убили… иную персону. А девка где-то скрывается.
Мельник прочитал приметы.
— Ясно, — сказал он. — А что с девицей Беклешовой?
— Сам бы хотел это знать, — ответил Андрей. — Мы упустили ее. Кавалер, который увез ее, оказался переодетой женщиной. Так что я уж не знаю, что и думать. Но увезли девицу, судя по всему, в Гатчину.
— Вот только Гатчины в этом деле и недоставало! — воскликнул Мельник.
— Я точно так же подумал.
— Этак может образоваться такая гнусная интрига… Знаете ли что, сударь? — спросил Мельник. — Когда в это смутное дело замешалась Гатчина, то я, пожалуй, отойду в сторонку. Сколько за мной осталось долга покойному господину Акиньшину — отработаю. А в большой политике мне делать нечего. Туда полезешь — как раз на допрос к господину Шешковскому угодишь…
