Мишель Зевако - Последняя схватка
Теперь Мария Медичи наконец поняла, что все это действительно очень серьезно и что Леонора вовсе не сошла с ума. Кроме того, Галигаи обратилась к королеве просто по имени, а такое Леонора позволяла себе лишь в исключительных случаях. Марии Медичи стало не по себе. И она ответила:
— Откуда мне знать!.. А ты что же, догадываешься?..
— Боюсь, что да, Мария, — тихо откликнулась Галигаи.
— И что это может быть? — заинтересовалась королева.
— Я думаю… — заговорила Леонора. — Понимаете, Мария, я думаю, то есть я не уверена, но действовать надо так, будто у нас нет никаких сомнений…
— Ради Бога, что ты там думаешь, говори, — вскричала Мария, вся обратившись в слух.
— Я думаю, что она попросит отдать ей Флоранс, — произнесла наконец Леонора.
— Мою дочь! — содрогнулась Мария Медичи, смертельно побледнев. — Но что она собирается с ней делать?
— А вот это я знаю! — заявила Леонора. — Успокойтесь, мадам, я открою вам это в нужное время.
Мария Медичи поняла, что настаивать бесполезно: Галигаи все равно ничего не скажет.
— Но я не хочу отдавать ей Флоранс! — воскликнула королева. — Это погубит меня.
— Вы не можете отказать герцогине, — мрачно изрекла Леонора.
— Почему же? Почему? — недоуменно взглянула на нее Мария Медичи.
— Потому что в ваших интересах не портить отношений с мадам Фаустой, — отрезала Галигаи. — Отказом вы дадите ей понять, что разгадали ее замыслы. Тогда она смешает карты и ускользнет.
— Отдать ей Флоранс — нет, никогда! — страстно вскричала Мария Медичи.
— Предоставьте это мне! — хладнокровно предложила Леонора. — Я берусь отразить удар.
— Конечно, конечно! — закивала королева. — Только на тебя я и могу положиться!
Она проговорила это плаксивым тоном, уже совершенно не владея собой. Презрительная улыбка тронула губы Леоноры. Но она понимала, что королеву следует успокоить.
— Я вам сказала, что не совсем уверена, — заметила Галигаи. — Может, я ошибаюсь…
— Да, но ты же заявила, что действовать надо так, словно у нас нет никаких сомнений, — растерянно лепетала Мария Медичи.
— И готова это подтвердить, — решительно кивнула Леонора.
— Так принимайся за дело… — забормотала королева. — Что бы ни случилось, а Флоранс я ей не отдам… Ни ей, ни другим… Сейчас она у меня под рукой — и то мне тревожно. Представляешь, каково мне будет, если она уедет… Да я с ума сойду! Говори же, милая моя Леонора.
И «милая Леонора» изложила свои соображения. Она была краткой — ей хватило нескольких фраз.
— И ты думаешь, что Флоранс согласится? — неуверенно спросила Мария Медичи.
— Я ручаюсь за это. мадам, — твердо ответила Леонора. — Вы не знаете эту девушку, потому что совсем ее не видите. Я же встречаюсь с ней каждый день, и мне известно, какое это чистое создание… Вы бы гордились ею, мадам. Не зная матери, она готова ради нее на любую жертву. Это так удивительно, что я невольно была тронута ее отношением к родительнице, которую она могла бы ненавидеть… Я уверена, что девушка не раздумывая последует моим советам.
— Ступай же, — распорядилась Мария Медичи, — и поспеши, ведь синьора не заставит себя ждать, а нам важно, чтобы она не догадалась, что мы заранее договорились с Флоранс.
— Хорошо, мадам, — отозвалась Леонора. Она встала и вышла из комнаты.
Миновав узкий внутренний коридор, Леонора проскользнула в низенькую дверь. Женщина попала в прихожую небольших апартаментов: Леонора не жила здесь постоянно, а лишь ночевала, когда почему-либо не могла покинуть Лувр. Убранные с той же ослепительной роскошью, что и два дома Кончини, покои эти состояли из гостиной, спальной и будуара; комнаты были расположены анфиладой. В прихожей сидела женщина лет сорока. Это была Марчелла, камеристка и наперсница маркизы д'Анкр, тоже флорентинка. Ответив улыбкой на почтительный и непринужденный реверанс служанки, Леонора прошла через переднюю, гостиную, спальню и очутилась в будуаре.
Там она отперла маленькую дверь, скрытую за гобеленом, и проникла в следующую комнату.
Это небольшое помещение казалось очень простым по сравнению с покоями Леоноры, но и оно было хорошо обставлено. Выйти отсюда можно было только через дверь, в которую только что шагнула Леонора. В комнате было одно окно без решетки, выходившее во внутренний дворик и расположенное на такой высоте от земли, что выпрыгнуть из него — значило бы разбиться насмерть.
Эта светлая и милая комнатка, затерянная в глубине покоев Леоноры, которые, в свою очередь, прятались в глубине покоев королевы-матери, были тюрьмой, куда добровольно заточила себя дочь Кончини и Марии Медичи. Теперь понятно, почему Одэ де Вальверу никак не удавалось разыскать девушку.
Флоранс сидела у окна. В первый же день Леонора предложила ей расстаться с ярким, несколько театральным костюмом уличной цветочницы, к которому так привыкли парижане. Теперь на Флоранс был богатый, но неброский наряд, сшитый с большим вкусом: именно такие платья носили благородные девицы. И Флоранс преобразилась. Теперь она блистала идеальной красотой и казалась воистину неземным созданием.
Мы помним, что девушка пришла в Лувр по доброй воле и теперь — как она сама выразилась — «ожидала, что решит с ней делать ее мать». Мы помним также, что Кончини вроде бы проявил к Флоранс некоторый интерес, посоветовав ей ни в коем случае не подавать вида, что она знает имя своей родительницы.
Теперь Флоранс была во дворце, рядом с матерью — и еще ни разу не видела ее.
Кончини появился в тихой комнатке один раз, в первый день. Он провел здесь всего несколько минут. Был холоден и официален. И даже не заикнулся о том, что втолковывал Флоранс накануне. Он только извинился за свое поведение, уверяя, что, знай он об их родстве, все было бы по-другому. Впрочем, маршал уже справился со своей страстью и говорил вполне искренне. Он предложил девушке не дичиться мадам д'Анкр и быть покорной и почтительной; Леонора Галигаи готова стать ей «доброй матушкой», пояснил он.
Девушка навострила уши, но Кончини ушел, ничего не добавив.
Несчастная Флоранс напрасно ждала от него слова, движения, жеста, свидетельствующего о том, что в душе маршала проснулись отцовские чувства. Девушка была слегка разочарована, но ничуть не расстроена. И простодушно ужаснулась, обнаружив в своем сердце только безразличие к признавшему ее отцу и безраздельную любовь к матери, которая не только никогда не признает свою дочь, но, похоже, даже не пожелает взглянуть на нее. Возможно, холодность, с которой Флоранс смотрела на Кончини, объяснялась и тем, что девушка, сама того не сознавая, все еще была под впечатлением происшедшей накануне сцены, за которую извинялся маршал.
