Алекс Брандт - Багровый молот
— Говорят, Понтий Пилат был неплохим парнем, — пихнув Вильгельма в бок, шутливо сказал Ханс. — Просто он тоже делал карьеру.
— Идите вы оба к дьяволу со своими подначками! — рассвирепел Альфред. — По-вашему, лучше всю жизнь сидеть на одном месте? Перекладывать чужие бумаги, в кресло корни пустить? Да, я хочу подняться наверх. Хочу, чтобы мое имя произносили с почтением, чтобы имперские князья искали моего совета. Каждый человек должен к чему-то стремиться, у него должна быть высокая цель. Не так ли? В противном случае он не человек, а ленивая свинья, которая весь день валяется в грязи за плетеной оградкой и кончает свои дни на хозяйском столе, с тушеными сливами по краям и веточкой укропа в заднице.
— Чего ты кипятишься, не понимаю? — пожал плечами Вильгельм. — Разве с тобой кто-то спорит? Вот только очень тебя прошу: не поминай дьявола. Это Бамберг, и в трактире много лишних ушей.
— Запомните: я никогда не обменяю свою честь ни на какие подачки. И покончим на этом.
— Будь по-твоему, горячая голова, — примирительно улыбнулся Вильгельм. — Главное, чтобы никто не донес на тебя викарию. Ты ведь знаешь: его преосвященство имеет весьма своеобразные взгляды на справедливость. Спросишь его, что лучше: сжечь дюжину человек или же позволить пьяному ландскнехту ворваться в церковь и гвоздем выколоть глаза статуе Девы Марии, — уверяю, он, не задумываясь, выберет первое.
Альфред помрачнел.
— Можешь не объяснять. Должно быть, когда господину викарию ставят пиявок, они сдыхают прежде, чем успевают полностью насосаться.
— Тихо, — указывая взглядом куда-то в сторону, сказал вдруг Вильгельм. Из-за соседнего стола к ним направлялись четверо крепких парней с красно-белыми нашивками городской стражи.
Друзья переглянулись.
— Я их знаю, — наклонившись поближе к Альфреду, пробормотал Пфюттер. — Они из роты отца. Порядочные ублюдки. Вот этот, первый — Свен Бразак, из Регенсбурга. Второй — Курт Блаухельм по кличке Башмак. Третий…
Рассказать об остальных стражниках Вильгельм не успел — незваные гости уже были рядом. Крепкие сытые морды, плотно набитые салом бока. Свен Бразак был похож на большую деревянную куклу: грубое сочленение шарниров и чурбаков, скрепленных между собой проволокой. Солдат слева, по кличке Башмак, был на голову выше своих товарищей и производил впечатление человека сильного и опасного: раздвоенный булыжник крепкого подбородка, нечистая кожа, ржавого цвета усы…
— Сдается мне, что здесь кому-то не нравятся наши бамбергские порядки, — чуть заплетающимся голосом сказал Бразак. — Вы, трое, а ну-ка выметайтесь из трактира, пока вам ребра не пересчитали.
Самым разумным сейчас было бы действительно встать и уйти, расплатившись на выходе. Подобные стычки в трактирах добром не заканчиваются. Даже если они втроем сумеют начистить рыла солдатам — в чем Альфред отнюдь не был уверен, — на следующий день их могут арестовать. «Неповиновение представителям княжеской власти»: цена такого рода проступкам — несколько часов у позорного столба и потеря должности в канцелярии. А при неблагоприятном развитии событий — еще и месяц тюрьмы. Но как может уважающий себя человек подчиниться приказам злобного хряка?!
Обреченно вздохнув, Альфред потянулся рукой к ножнам.
— Вот это дело, — пьяно усмехнулся Башмак, выпятив заросшую пегой щетиной нижнюю челюсть. — Проверим, крепкие ли у вас кости.
У входа в залу показался трактирщик Вюрцель со своими помощниками. Быстро оценив ситуацию, он шепнул одной из служанок, чтобы та бежала за патрулем. Все головы в зале повернулись в сторону Альфреда и его друзей. Назревала крепкая потасовка: хруст зубов, багровые синяки, капающая из разбитого рта густая красная патока. Разве такое пропустишь?
— Слушай, — сказал Ханс, в упор глядя на Башмака, — а ведь ты похож на одного моего знакомца.
— Какой еще, к черту, знакомец? — подозрительно спросил тот.
— Которому свеклу в нос запихали, — пояснил Ханс.
— Ты своей смертью не умрешь, парень, — ответил солдат, поднимая дубинку. Губы у него были блеклыми, бледно-розовыми, словно жабры весь день провалявшегося на рыбном прилавке сома.
— Господа, — громко произнес Вюрцель, подходя ближе. — Если вам угодно поговорить, милости прошу во двор. Не портите честным людям отдых.
Ответом его не удостоили. Окованные железом дубинки неторопливо выползли из гнезд на широких кожаных поясах. Свен щелкнул пистолетным замком. Увидев это, Вильгельм вышел вперед и встал между друзьями и стражниками.
— Курт, узнаешь меня? — обратился он к Башмаку, который уже намеревался сцепиться с Хансом. — Я Вильгельм, сын фельдфебеля Пфюттера.
— А, это ты, Вилли, — пробурчал тот, хмурясь и опуская руку с дубинкой. — Какого лешего ты затесался в их табор?
— Это мои друзья. Люди достойные, но немного горячие.
— Вот-вот. Кое-кому из них не помешало бы засунуть свой язык в…
Но Пфюттер не дал ему договорить:
— Стоит ли сыновьям Бамберга ссориться между собой? Все мы верные слуги его сиятельства. А посему — предлагаю выпить за его здоровье!
Он поднял вверх пивную кружку. Остальные, поколебавшись, спрятали оружие и последовали его примеру.
— Здоровье Иоганна Георга, князя-епископа Бамберга! — крикнул Вильгельм. — До дна!
Кружки опустели, и Вильгельм кивнул трактирщику, чтоб тот принес им еще.
— За наш счет, друзья, — сказал он солдатам.
А Ханс присовокупил:
— В Италии я слышал одну поговорку: лошадь пьет, пока не напьется; итальянец — пока не захмелеет; а немец, захмелев, только тогда и начинает пить по-настоящему. И я скажу так: как же все-таки хорошо, черт возьми, что мы с вами немцы!
Глава 14
Вену заливал стылый ноябрьский дождь. Дождь стучался в окна, просил милостыню у деревьев, вздыхал, жаловался на судьбу. Все вокруг казалось обшарпанным, глинисто-серым. Дома, колокольни, башни и зубастые челюсти крепостных стен как будто крошились, таяли, оплывали вниз.
Вильгельм Ламормейн[71] — высокий худой старик с впалыми щеками и вечным пятном света на убегающей к затылку отполированной лысине — сидел за столом, одну за другой просматривая бумаги, которые приносили секретари. Какие-то откладывал в сторону, какие-то возвращал, даже не прочитав, на остальных ставил пометки: «к рассмотрению…», «поместить под арест…», «передать в канцелярию фон Эггенберга…»
Ламормейн стал духовником императора Фердинанда II два года назад. Доктор философии, проповедник, теолог, — еще недавно он был профессором иезуитского колледжа в Вене и не подозревал, что судьба вознесет его к недосягаемым, ледяным вершинам европейской политики. Теперь он — один из самых близких к трону людей, посвященный во многие тайны, пользующийся полным доверием кайзера. Впрочем, кто скажет, что выбор императора был случаен? Фердинанд Габсбург привык доверять иезуитам с самого детства. Они обучали его, занимались его воспитанием, готовили к выполнению благородной, великой миссии — защите и возрождению католической церкви. Неудивительно, что одного из членов Ордена Святого Игнатия[72] он, в конце концов, выбрал в качестве своего духовника.
